Обручник. Книга третья. Изгой. Евгений Кулькин
он. – Их не только там к коммунизму, ни к какому обществу подпускать страмотно.
– Лодыри? – догадался Сталин.
– Это сами собой. Но еще и отъявленные бесшабашники. Сколько они бед натворили в деревне.
– Значит, наказывайте не как следует, – предположил Сталин.
– Какой там! Смертным боем бьют. А они все равно разор чинят.
Он подумал и добавил:
– Кровь в них такая. Хотя по фамилии они – Бескровные.
– Обе семьи? – спросил Сталин.
Дед кивнул.
– Так, может, они родственники?
– Нет. Однофамильцы.
В заключение дед сказал:
– Так что нам до коммунизма, и шить, и косить, и сто тысяч пар лаптей сносить.
Нынче Сталин вспомнил про печника по другому поводу.
Что он, к примеру, думает о наличии вольной продажи водки, против чего так яро выступает коммунист Шинкевич?
Но, казалось, с замечательными словами Селиван Лукич Свет был бы согласен.
Поскольку прозвучали они так:
«Что лучше: кабала заграничного капитала, или введение вольной водки?
Ясно, что мы остановились на водке, ибо считали и продолжаем считать, что, если нам ради победы пролетариата и крестьянства предстоит чуточку выпачкаться в грязи, мы пойдем и на эти крайние средства ради интересов нашего дела».
Когда Сталин употребил слово «введение», то зримо увидел перед собой ехидную рожу печника, который, естественно, добавил бы:
– Введение ее Величества Водки во Всеобщий Храм Коммунистической трезвости.
И Сталин не осудил бы его за это зубоскальство. Ибо что-что, а пьянка и при коммунизме не будет изжита. Ведь говорят, это болезнь.
Неужто всей нации?
10
«Пыточное время» не было обусловлено определёнными часами.
Частично оно возникало внезапно. И из ничего.
Ловил Сталин взором кого-то из зазевавшихся под его вниманием сатрапов и говорил:
– Давай-ка я тебя кое к чему приобщу.
У того, к кому он обращался, чаще всего шел по телу зуд.
Это от предчувствия, что в сотый, а то и более того раз будет читан Шота Руставели.
Кажется, тигровая шкура, в которую рядился витязь, уже общипана до последнего волоска.
Но Сталин находил у знаменитого земляка все новую и новую прелесть.
Однако бывало, что «шкура» отдыхала.
Равно, как и витязь заодно.
На повестке обозначения был другой.
Вот и нынче Сталин вдруг произнес с ядовитым подвохом:
– Серго! Давно мы с тобой в ослоумии не упражнялись.
Орджоникидзе обреченно фыркнул.
Так фыркают лошади, благополучно миновавшие процесс выбраковки из общего табуна.
Ну что еще от него нужно?
Серго уже был подвержен общей болезни, которую вывели сами окруженцы Сталина.
И, заражаясь друг от друга, плаксиво чахли, кто на глазах, кто сугубо тайно.
Это потом этот недуг обзовет Хрущев «культом личности Сталина».
А сейчас еще Сталин не имеет к этому ни малейшего отношения.
Он сам жертва