Обручник. Книга третья. Изгой. Евгений Кулькин
сказал первый.
– А когда окончил курс наук, что совпало с началом революции пятого года, то хотел разбить скрипку о порог.
– Да Миша Коган рассоветовал? – перебил его первый.
– А ты откуда знаешь?
– Ну и что стало со скрипкой?
Это задал вопрос второй.
– Миша надоумил ее похоронить.
Двое всхохотнули.
И первый вдруг сказал:
– Хочешь доскажу концовку этой истории, – и, не дожидаясь согласия, выпалил: – Когда ты произвел вскрытие погребения…
– Скрипки там не было? – поинтересовался второй.
Третий кивнул. А потом добавил:
– И вот четверо из нашей группы стали виртуозами.
Клара улыбалась в платок, который держала у рта.
И думала, что хорошо эти дошли до логики неизбежного своим умом.
Чтобы там ни говорили, как бы евреев ни гоняли и ни угнетали, они всегда были, есть и будут на высоте. Ибо иного для себя предназначения не признают.
Хотя некоторые, особенно показной роскошью, дразнят простых, в большинстве забитых, немцев. А это – чревато.
3
– Больше по смешному делу получалось, – забавлял пассажиров зубоскал. – Над одним горе-поваром пошутили: «Ты дыню-то сварил». И он ответил: «Оно поварино уже». Так станцию и назвали – Поворино.
В душу пахнуло чем-то таким, что она зашлась полуслезьем.
И Горький припал к вагонному окну.
– Бузулук, – сами собой прошептали губы.
– Скоро, – за его спиной вновь возник говорливец, – будет станция Филоново….
В Филоново выходило чуть ли не полвагона, потому трепач на время остановил свой словесный поток. И только когда тронулись ехать дальше, продолжил:
– Тут на станции в свое время Горький весовщиком работал.
– Занятно, – на всякий случай буркнул Алексей Максимович.
– И вот придут люди вещи или товар какой из весовой камеры хранения брать, а Горького нет и нет.
– И где же он бывал? – спросил Горький.
– Вы знаете, в России модно становиться из никого. Ну тот же Ломоносов. Пришел из Холмогоров. Заметьте, не как-нибудь, а пешком. Кстати, писатель есть Пешков…
Горький слушал говоруна с вяловатым интересом. И не собирался признаваться, что именно он и есть Пешков.
– Правда, тут другой козырь в масть, – продолжает краснобай, – Горький, как он себя назвал, совсем не мужичок-беднячок. А…
Гудок паровоза смял то, что он сказал о его происхождении, и Горький расслабленно вздохнул.
– Кстати, один мне железнодорожный строитель рассказывал, как названия станциям придумывали.
Горький чуть прикрыл ладонью глаза.
Кажется, сам голос этого неуёмника искрил и выжигал зрение. А увидеть хотелось многое. Как и вспомнить тоже. Ведь за этим, собственно, поехал. Или, как сам сказал: «Двинулся в путь». Двинулся… Что-то связано с Двиной. Наверно, все же с Северной. По телу пробежал ознобец.
Только через много станций и полустанков, Горький – памятью – вернулся сюда на Придонье и Приволжье,