Обручник. Книга третья. Изгой. Евгений Кулькин
разом взворочились, словно их стали доскунать блохи. В полуголос заплакала мать. И в это время лопнула поводом матица.
И какая-то труха из щели посыпалась.
– Ну вот! – перекрестился отец. – Дом все и сказал.
И Пелагея внутренне расслабилась.
Гордость не надо было бросать никому под ноги.
2
Они долго делали не то что надо. А когда настала пора это понять, жизнь кончилась.
Сталин слушает по радио эту присказку и размышляет: а когда, собственно, им было делано то что надо? Да и не надо тоже?
Все время одна необходимость наползала на другую, и становилось стыдно за то, что бездарно упущено.
И все повторялось с начала. Забыть прошлое невозможно. Можно притвориться, что его не было.
Что оно не влияло на тебя так, как хотело. Что ты не стремился оказаться в кругу тех событий, которые хоть как-то но выявят или выделят тебя.
А сказка, или что-то там еще, продолжается:
«Если у тебя нет будущего, значит, ты человек без родины».
Сталин брезгливо морщится.
Эта фраза даже в ином проявлении всегда его коробит.
Родина… Многие говорят, что родина там, где тебе хорошо, а не там, где ты появился на свет.
С другой стороны, должны же быть ориентиры гордости.
Нельзя же так оказать:
– Я родился близ горы, которая возвышалась над равниной.
Сразу воспросится: а как величали гору? И что собой представляло то место, где… Собственно, что об этом говорить.
Надо самому себе очертить параметры того, что обретает определенный статус.
Кавказ вообще не может никого оставить равнодушным. Вон Пушкин как его живописал! А Лермонтов? Даже Есенин…
Когда о нем заходит мысль, его все время обуревает соблазн добыть ту правду, которая окажется истинной.
Ведь погиб-то он, считай, в первый год его правления. Самоубийство Есенина или что-то иное, в чем до конца так и не разобрались, было первым камнем, швырнутым в огород, где еще только давала первые всходы рассада.
Помнится, вызвал он одного, не очень видного поэта, и спросил, верит ли он, что Есенин свел счеты со своей жизни без посторонней помощи?
И тот сказал:
– Провинциалы непредсказуемы, как цунами.
– В чем именно? – уточнил Сталин.
– Во всем. – И продолжил: – Когда они дорываются до столиц, – он так и назвал Москву во множественном числе, – то пытаются закрепиться в сознании публики двумя способами – блудством и пьянкой.
– А почему не стихами?
– Да потому, что люди города, да еще властного, они всегда сдержаны к тем, кто считается выскочками.
И пояснил глубже:
– Ведь в столицах свои идеалы. Не очень, кстати, соответствующие этому статусу.
Он еще подумал и сказал:
– Так вот, когда деревенский, а в данном случае российский гений стал ходить по кабакам, устраивать там скандалы и прочие другие вещи, которые были по душе злопыхателям, его что называется носи ли на руках.
Начал