Обручник. Книга третья. Изгой. Евгений Кулькин
он теперь понял, почти больная.
Он пробежал глазами очередную статью, что завтра уйдет в набор. В ту кропотливость, которая всегда кажется ему волшебной.
И как-то разом захотелось ответить тому, кому он молится теперь. Да и молился ли он Ленину?
И опять вспомнил стихи Романова. Но только лондонской поры, которые отыскали его уж больно загадочно.
Ему показалось, что это загримированный Романов нагнал его тогда на улице и, немуя, показал, что тот обронил некий предмет.
Это был пенал.
Раскрыв его, Николай Иванович, нашел в нем некий стихотворный диалог:
– Пиши: «Пропало».
– Написал.
Чего еще писать?
– Пиши, что Бог меня послал.
Чтобы тебя карать.
– За что?
– Не ведаю о том.
– Но это ж сущий грех!
– Давай не будем биться лбом.
Мы на виду у всех.
– А что же делать?
– Жизнь отдать,
Чтоб разобрался я,
Где предстояло
Дать иль взять
В пределах бытия.
– А как без жизни я?
– Никак.
Ведь камень вон живет,
И коль его возьмет дурак,
Не так уж плохо бьет.
Ну что на это возразить?
«Пропало», – написал.
Осталось лишь вообразить:
Так Бог меня – спасал.
Сейчас все написано коротко, и оттого выглядит страшнее.
Особенно после разговора, который состоялся накануне с одним давним знакомым, прошедшим две ссылки и одну каторгу.
– Бог знает, кто достоин какого испытания, – было его первой фразой.
И – далее:
– Мы зря обижаемся на своих врагов. Ведь им не легче быть таковыми по отношению к нам.
Бухарин знал его молодым и жизнерадостным. И тоже, кажется, атеистом. Ну, если не в полном смысле, то хотя бы вполовину.
Теперь на его шее болтался крест. И шея напоминала старый порепанный сук.
– Мы слишком много захотели от той жизни, которую создавали сами.
Он помолчал и добавил:
– А она теперь не признает своих родителей.
И Бухарину стало жутко. От дурных предчувствий.
Правда, уходя, старый каторжник сказал:
– Ну ты этого же, конечно, не видишь. – И добавил почему: – Чтобы не огорчать других.
И вот сейчас Николая Ивановича едят огорчения.
6
Есть бумаги, которые Сталин читал с отвращением.
И не потому, что они сообщали о чем-то, кулинарно говоря, «невкусном». Не любил какой-то продуманной скрупулезности, рассчитанной на то, что это будет зачтено, как наивысший факт усердия.
Таким бумагами были те, что исходили от заместителя председателя ОГПУ Акулова.
Вот и нынче он раз пять пытался начать читать его сообщение за номером, прости Господи, сорок тысяч девятьсот девятнадцать.
– Неужели столько бумажной волокиты? – понедоумевал Сталин и все же принялся постигать то самое донесение:
«По полученным нами сведениям на явочную квартиру к одному из наших агентов в ноябре месяце должно