Обручник. Книга третья. Изгой. Евгений Кулькин
в Москве плечи на преодоление острых углов, тут же, как говорится, размазал повесть Платонова по асфальту, а самого автора приложил как ярлык с указанием: «Ногами топтать без ограничений».
Сталина же сразило последнее время одно удивление. И связано оно было с кошкой. Ну, естественно, названной традиционно Муркой. И вот эта Мурка буквально не слезала с рук детей, да и самой Надежды тоже.
Единственным, кто к ней был нейтральным, это сам хозяин дома. И подобное Мурку, наверно, в определенной мере, злило.
Поэтому, стоило ему только встать и – в утреннем безлюдии – направиться куда-то внутри квартиры, как тут же оказывалась на пути Мурка.
Она – традиционно – ни ластилась, ни мурлыкала, а ложилась поперек дороги так, что ее приходилось двигать ногами впереди себя.
Иногда она попадала одной из лап или хвостом под стопу.
Тогда Мурка орала так, что пробуждала всех спящих, и они, чаще в три пойма, призывали ходить по комнате аккуратнее.
Но уже через минуту Мурка, как ни в чем не бывало, опять ложилась ему под ноги.
И Сталин про себя тогда решил, что кошку такой нетрадиционной сделали руки.
Она уже не могла пробудиться, чтобы сразу же не быть ласканной и тисканной.
Так было с литераторами. Заласканность многих не только ощущалась, но и была видна «накальным» образом.
Вон как измывался над терпением Советской власти Сергей Есенин.
С другим посылом, но не менее дерзок, был Маяковский.
Начал поход на его терпение и Осип Мандельштам.
Где-то там затаился кто-то еще.
И вот – Платонов.
И Сталину не просто хотелось обозвать этого врага коллективизации «сволочью». Но и показать, что он достойный противник.
Достойный потому, что талантливый. Ибо употребил те лозонговизмы, которые подчеркивают убогий вид современного, намахнувшегося на перемены человека.
И он вслух прочитал начало повести «Сокровенный человек»:
– «Фома Пухов не одарен чувствительностью: он на гробе своей жены вареную колбасу резал, проголодавшись вследствие отсутствия хозяйки».
Сталин посидел в раздумье, зачеркнул заголовок несостоявшейся статьи, и произнес:
– Этого руки явно никогда не заласкают.
2
Редко кто – без особого труда – воспринимает, в общем-то, для любого сознания доступную истину, что человек большей частью своего существа обращен к жертвенности.
Сталин это знал.
Надежда Аллилуева – нет. И даже не хотела слышать, когда об этом заходила речь. Еще сразу в послереволюционном Питере ей как-то об этом намекнула мать. И, как она поймет дальше, далеко не случайно.
Наде исполнилось шестнадцать, и она как-то уж больно решительно взрослела, вовлекая в этот процесс беспокойство своих родителей.
И тогда мать сказала:
– Роль жены – правильно распределить свои силы между смирением и пониманием мужа.
И тогда Надя вскипела:
– Так что, я должна приспосабливаться к обстоятельствам?
– А