Проснется день. Борис Екимов
вышла из кухни мать.
– Зачем у гусыни перо в носу?
– Где? – посмотрела мать и засмеялась. – Какой-то ты, вроде и не я тебя родила. Все перезабыл. Бьет она гусяток, дура глупая. Вот перо и вставили, чтоб не могла тронуть.
– А-а-а… – понимающе протянул Хурдин и оправдался на материн упрек: – Откуда мне помнить, сто лет не видал. А цыплят… Мама, я уж цыплят и забыл, какие они есть.
– Раньше вы их от коршунов стерегли. Ныне-то коршуны перевелися, а бывало…
Но иная мысль пришла к Хурдину, и он сказал:
– Я-то еще что, а вот Герка с Володей и не видели сроду цыплят. Только в кино.
– Они бабку-то родную лишь в кино видали, – осуждающе сказала мать, – не токмо что цыплят.
Хурдин опустил глаза, вздохнул, и мать его пожалела:
– Да чего ж, раз жизнь такая пошла… – и перевела разговор на другое: – Я, сынок, ныне на работу хочу с обеда. Управляющий просил. А как же… не могу я отказать. Из его рук живем. А ты, сынок, мне окажи помочь. На картошке жуков поморить надо. Сумеешь?
– Конечно, – ответил Хурдин.
В ту пору, позванивая ведрами, к колонке подкатил мальчик на велосипеде, и мать крикнула ему:
– Сережа! Ты ныне сбирался жуков морить?!
– Поеду, – ответил мальчик.
– Дядю с собой возьми. Подкажешь ему! Хлорофос у нас есть! А ты ему подкажешь, он не могет!
– Ладно, – отозвался мальчик. – Заеду.
– Он заедет за тобой, – передала мать Хурдину, словно тот не рядом сидел. – Заедет и тебе помогет. Надо картошку спасать.
Мать ушла на работу, и скоро на улице послышалось велосипедное звяканье и дребезжанье. И голос мальчика позвал:
– Дядя, поехали!
Хурдин взял велосипед и вышел за двор. Мальчик ожидал его не один: в тележке, прицепленной к велосипеду, сидела девочка, обняв руками цинковое ведро.
– Помощница? – спросил Хурдин.
– Помогать Сеёже, помогать буду, – быстро и довольно понятно выговорила девочка.
– Орет. Не хочет одна, – объяснил мальчик.
– Помогать буду. Лена будет помогать.
Она удобно сидела на старой телогрейке, обняв руками ведро, и езды не боялась.
Проехали хутор и солонцовую пустошь, где телята паслись.
– Маленькие теята! – оборачиваясь к Хурдину, закричала девочка. – Маенькие гуята! – обрадованно возвестила она, когда проезжали плотину и пруд с птицей.
У садов, огороженных не столько плетнями, сколь завалами сухих веток, у перелаза спешились. На земле девочка оказалась совсем крошечной, в длинном бордовом платье.
– Ты сними с нее, а то жарко, – предложил Хурдин.
– Да, снимешь… – усмехнулся мальчик.
– Касивое платье… Касивое… – горделиво сказала девочка, поняв, о чем речь. – Мое…
– Очень красивое, – подтвердил Хурдин, пересаживая ее через ограду, в сад.
Эти сады лишь по старой памяти назывались садами. Вербы тут росли, тополя, огороды сажали, косили сено. Хурдин свой огород угадал. Картошка на нем стояла в колено. И на сочных