Проснется день. Борис Екимов
потом сказал:
– Да я тут кое о чем все размышляю. И неутешительные итоги, знаешь ли. Камагор лес посадил, помог ему вырасти. На голых песках, какие хутор засыпали. Теперь там лес, грибы. И тут любого спроси, от черта до бога – всяк скажет: хорошо. И что главное и самое завидное, что Камагорову самому нравилось этот лес сажать, глядеть за ним, растить. А мы с тобой в технику играемся.
– Как это играемся? – не понял Хурдин.
– Да очень просто. Нам ведь уже по сорок. Юный оптимизм испарился. И что-то сдается мне, что вся наша так называемая работа – пустая игра, – хохотнул Виктор, глядя на изумленного Хурдина. – Ведь сколько бы мы с тобой ни пыжились, ты в своем деле, я в авиации, а получаются лишь громоздкие коробки с грохотом и вонью. Да и не могло быть по-иному. Ты же не самонадеянный хлыщ, подумай: природа – тысячи лет ее трудов, миллионы. А тут выскочил некто, я или ты, и решил все по-другому устроить. Устроил… Летаем. Грохочем. Воняем. А рядом – стрекоза, – легко повел рукою Виктор. – И муха. Я, знаешь, муху люблю за посадку. А оса? Чудо. Коршун. Сорока. Какой прекрасный лёт. А все наши поделки – глупость.
Хурдин глядел на Виктора, слушал, понимая, что это не шутка. Товарищ его не болтал пустого.
– Конечно, – согласился Хурдин. – Ты прав. Но мы же не обольщаемся. Мы это понимаем. И в этом залог нашего движения. Ты сравни, как далеки хотя бы ваши машины от первых. Конечно, это не середина, но…
– Боже! – перебил его Виктор. – Какая самонадеянность. О какой середине речь! Мы в миллиметре от начала пути, а впереди бесконечность. И бесконечность, незримо для нас летящая вперед. Ведь человек – брат птицы и насекомого. На каплю мудрее, но бесконечно самонадеяннее. Но то, что природа создает лишь дыханием, естественно, человек лепит огромным трудом. Он землю уродует… тратит столько сил, а для чего? Машины, машины… А где им предел? Где разумный предел? Пока на земле места хватит? Пока в небе места хватит? А не в беличьем ли мы колесе? Может, мы уже сейчас не для людей стараемся, а для машин? Это им нужна новая и новая нефть, металл, уголь. Все больше и больше, а человеку что… Человеку в общем-то нужен кусок хлеба и кружка воды. Остальное – лишнее. Хлеб и вода. Вот он и живет. И душу живую. И мудрость, чтобы понять: не обжираться и не опиваться он приходит на землю, не собирать побрякушки. Но жить. Единственный раз. На прекрасной земле, устроенной чудно: с зеленым лесом и травой, с синей водой и небом, с людьми-братьями, дорогими, любимыми. И вся мудрость мира, все лучшие люди его из века в век твердят: живите проще. Высшая мудрость в том, чтобы не мудрить. Главное вам дано – жизнь. Иначе собой будете обмануты. В міре бе, и мір тем быть, и міра Его не позна… – это о нас, дружба…
– Но ведь ты мечтал с детства об этом, – сказал Хурдин. – Ты стремился к этому. К авиации, к самолетам.
– Не попрекай меня детскими глупостями. Мы же стали, черт возьми, мудрее или нет? Я вот о наших матерях думаю, – заговорил он спокойнее, – об отцах, обо всех хуторских. Нужны ли им наши игрушки-самолетики? А ведь делаются они их потом и кровью. Мы на их шее сидим, их не спрося, что-то мастерим. А ведь матери моей не нужны самолеты, они ей ни к чему. И твоей тоже. Всему хутору будет спокойнее,