Горькая соль войны. Сергей Синякин
время Зоя получала от Тимура письма почти ежедневно. Она убегала в свою комнату, жадно проглатывала содержимое бумажного треугольничка, потом расправляла листок, бережно проглаживала его утюгом и прикладывала к полученным раньше. Смотрела на письма и плакала, нетерпеливо мечтая о встрече и не веря в ее близкую возможность.
Потом письма перестали приходить.
Обида и боль поселились в душе Зои, она перечитывала письма, полученные от Тимура, и не находила в них ответа, а где-то под ложечкой сосала ее тело тоскливая пустота, требовала от Зои, чтобы та порвала все письма и забыла о своем летчике.
В один из дней во двор вошел высокий, сутулый летчик, который хромал и опирался на палку с красивым набалдашником в виде головы льва.
– Мне Сорокину Зою, – сказал летчик.
– Это я, – холодея от нехороших предчувствий, сказала Зоя.
– Я товарищ Тимура, – сказал гость. – Вы только успокойтесь, так бывает…
Он поднял голову и посмотрел Зое в глаза.
– Сбили его, – сказал он. – Я видел, как он падал.
Зоя смотрела на него сухими, непонимающими глазами.
– Он у командира полка «фоккера» снял, – сказал летчик. – Там такая мясорубка в небе была, никто даже не заметил сначала, как Тимура срубили.
– Зайдете? – сказала Зоя. – У нас сегодня щи суточные. Мать наварила.
– Я лучше пойду, – сутулый еще тверже оперся на палку.
Наверное, он сейчас думал, какая Зойка бездушная, другая бы в крике зашлась, а эта стоит, слезинки не проронит. И еще на щи в дом приглашает! Может, он уже даже жалел, что пришел к ним в дом. А Зойка просто не понимала, что он ей говорит. Она вся закаменела, и душа не принимала чужих слов, как не впитывает трава утреннюю росу.
Летчик ушел, спотыкаясь на неровностях улицы, а Зойка вернулась в дом и увидела напряженную мать, которая смотрела на нее незнакомыми глазами.
– Я тебе говорила! – сказала слабым голосом мать. – Говорила я тебе!
И они обнялись и заревели в голос, и плакали долго – пока сил у обеих хватало. У матери тоже были тайные причины для слез – еще месяц назад она получила похоронку на мужа и Зойкиного отца, но все не решалась показать ее дочери.
А Зойка присела, чувствуя, как томительно сосет тело пустота под ложечкой. Она была еще глупа – семнадцати не исполнилось, а потому не понимала, что никакая это не пустота, а наоборот: в теле ее уже зародилась новая жизнь и пока еще неясными сигналами давала о себе знать. Она сидела, смотрела на плачущую мать и думала, какое это счастье, что она сохранила письма Тимура, ведь теперь выходило, что пока они будут целы, Тимур останется с ней.
Тогда она не знала, что это уже навсегда.
Берег левый, берег правый…
Заградотряд стоял на переправе под Калачом.
С правого берега, где дорога шла между двух меловых гор, шла нескончаемая колонна машин и пехоты. Налетающие немецкие самолеты вносили панику на дороге, понтонные мосты, наведенные саперами, качались на волнах, поднятых взрывами авиабомб.
Стояла