Ветеран Армагеддона. Сергей Синякин
еще только описывали в своих новых райских романах. Интересно же! И заманчиво.
Но через некоторое время Лютиков стал замечать, что не все в этих обителях гладко. Порой и проколы досадные случались.
Шли они с музой через парк.
Муза ему свидание с классиком обещала. Лютикову это льстило. Оно ведь и при жизни кому не хочется с живым классиком пообщаться, а при удаче и автограф у него взять!
Идут они с музой Нинель через парк, а навстречу им полупрозрачный мужик. Видно было, что прозрачность у него уже была на исходе, чуть добавить красок, и мужик был бы в самом соку.
И вот этот идущий навстречу им мужик вдруг схватился за сердце и стал медленно оседать. Лицо его постоянно менялось, тело трепетало, то вытягиваясь, то сокращаясь в размерах. Багровое лицо его вдруг побледнело, стало удлиненным, болезненно заострился нос. Потом полез волос, на глазах меняясь из русого в каштановый. Борода на секунду появилась и исчезла.
– Что с ним? – удивился Лютиков.
– Ерунда, – поморщилась муза Нинель. – Недоделка, вот автор сейчас над ним и возится, ищет своего героя.
– Я смотрю, здесь часто такое случается, – осторожно вздохнул Лютиков. – Вон на скамеечке дамочка под зонтиком сидела. Сначала вроде ангелом смотрелась, а повернулся через минуту – ну такая простигосподи сидит, пробы негде ставить!
– Да здесь почти все такие, – согласилась Нинель. – Что ты хочешь, это Создаваемый мир, когда они еще здесь зримые очертания обретут.
Лютиков удивленно глянул на музу. Нинель безмятежно улыбалась.
– От автора зависит? – догадался Лютиков.
– А ты как думал? – удивилась муза. – Нет, Лютик, ты даешь! Тут ведь еще все не только от манеры творца зависит. Обязательно есть различия, обусловленные и миром, в котором тот живет. Различия, конечно, условные, но зримые. Все рядышком, все вложено друг в друга, точно матрешки. Тут еще есть Совершенный мир, который нашими демиургами создан, а рядышком Красочный мир, его художники создавали и создают, а еще тебя, не дай Бог, может занести в Сказочную страну или Терру Фантастику. Там вообще с непривычки можно с ума сойти. Я как-то заглянула из любопытства, там как раз вторжение марсиан отражали. Прикинь, беженцев толпы, треножники завывают, вой, плач, вопли!
– Как же так? – недоумевал Лютиков. – Ты же сама рассказывала, что в Раю плохих людей нет, только хорошие. Но ведь им приходится и плохих придумывать, а раз так, то и плохие, получается, в Раю живут?
Нинель досадливо хлопнула крылышками.
– Это ты не понимаешь, – сказала она. – Я тебе говорила о реальных людях, о покойниках, значит, а эти… они же продукт воображения. И живут они только здесь, рядом с творцом своим. Это все по специальному разрешению, понял? Поэтому я тебя в классики и тяну, у них жить интереснее, все вокруг свое. Захотел винограду свежего, только напиши о нем, захотел… Да мало ли можно захотеть? Хоти на здоровье, только в меру.
– А кто эту меру определяет? – спросил Лютиков.
– А то некому! –