Цвет жизни. Василий Семенович Матушкин
забреют, мы покажем,
Золотистый, золотой.
Немцу зубы поломаем,
Ты в окопы, я с тобой.
Парни идут через толпу мимо Тараса – с цветами, приколотыми на грудь, в лихо заломленных фуражках. Они машут платками, как на свадьбе. В центре рыхловатый парень с гармонью, со взбитыми вихрами и красным, точно вспухшим лицом. Кумачовая рубаха горит на солнце, как пламя. Взглянув на него, Тарас узнаёт Бояринцева.
– Гад… – брезгливо шепчет он.
Люди нехотя расступаются, хмуро смотрят на парней.
– Радуются, рожи лакейские… – ворчит старый грузчик в потертых синих шароварах.
Тарас с трудом пробрался вслед за родителями к зданию гимназии. По лестнице поднялись в зал. Здесь за столами призывная комиссия, воинское начальство. Несколько полицейских блюдут порядок, не допуская близко к комиссии жен и матерей, пришедших с запасными. Женщины явились узнать, какая помощь будет оказана семьям запасных, которых забирают на фронт.
В зале душно и тесно. Прибывают все новые и новые группы запасных и сопровождающих их женщин, детей, стариков. Тарас не отступает от матери. Он слышит, что все говорят об одном и том же.
– Был бы как перст и слова не сказал. Пошел бы. А то ведь их орава, душу мутят, – жалуется худой мужик с жидкой, будто выщипанной бороденкой.
– Ну и иди, – отвечает ему женщина в платке с черными крапинами. – А я принесу дитё и на стол им брошу. Мудруют… Сынов забрали, а теперь и отцов тянут.
– Не бросишь, матушка, – укоризненно возражает писклявый голос из толпы. – Дети-то, они не щенки, в землю не закопаешь. Надо в резон рассуждать. Его, мужа-то, убьют или без ног вернется, калекой. Что с ним тогда делать? Могила.
– Это еще ничего, коли без ног, а то вовсе убьют иль отравят…. Без ног он еще может милостыню собирать, особливо ежели какую кокарду иль кресты на грудь заслужит. Таким больше подают. А вот плохо, что их там тыщами, как комаров, газами душат. Вон у наших соседей пришел Демьян, парень, как арбуз спелый, был, а там ему всё нутро спалили. Вконец замучил его кашель. Будто куренок кудахчет и на глазах тает, почернел весь, сердечный…
– Истинно правда, – подтвердил мужик с жидкой бороденкой. – Если с крестом, больше дадут. У нас на лесопилке один работал, так ему на войне ногу оторвало и, значит, еще ухо задело. Пришел он, значит, в контору и просит: «Может, дадите подходящую службу, сторожем али еще что, как кавалеру Георгиевскому». А Семен Павлыч, хозяин-то, в ответ: «Службы нет такой, а за геройство вот тебе, нашему защитнику». И, ей-богу, на моих глазах синенькую дал, пятерку не пожалел.
– Вот тебе и пенсия! – с ехидцей ухмыльнулась женщина в платке с черными крапинами.
Между тем в залу явился пристав. Окинув важным взглядом малопочтенную публику, он, сморщившись, приказал полицейским:
– Тотчас же очистить помещение!
Полицейские попытались вытеснить женщин из залы, но те еще сильнее заволновались и напористо двинулись вперед. Мать Тараса оказалась впереди. С ее головы сполз платок. Покрытое румянцем лицо было возбуждено.