Смешные люди. Александр Лепещенко

      …Мне снился громадный, жаркий шар солнца, изнурявший сухопарого художника. Пробудившись, некоторое время я ещё помнил о самом гиблом месте во всей Тарасконской округе – об Арле. Потом оделся и пошёл в сад.

      Я приближался к тусклому свету открытого неба.

      Начинался рассвет.

      Глава тринадцатая

      «У вас вид то ли близорукого, который не носит очков, – сказал мне однажды Гулевич, – то ли у вас голова болит от мыслей».

      Игорь Алексеевич считал, что я ещё и безобиден, как школьник. Приятно, конечно, когда в тебе видят мыслителя и славного малого. Но я не хочу выдавать себя за кого-то другого и в то же время не склонен принимать на веру чужие притязания.

      Впрочем, в трудную минуту я не сетовал на обстоятельства. Не говорил, что кто-то долго и пристально следил за мною, выведывал мои жизненные планы, проникал в честолюбивые замыслы, угадывал мечтания и надежды, а затем, зло посмеявшись, всё отнял. Ведь себя-то не обманешь.

      На самом деле природа просто не наделила меня ни выдающимися способностями, ни дерзостью. Я не знаю своей цены. Отсюда и вечное ожидание, что меня могут обидеть. И я часто вижу обиду там, где другой и предположить бы её не мог.

      Я так и не повзрослел, не избавился от «растительного самоощущенья».

      В тридцать пять я сохранил по-детски наивную веру в важность вещей, которым в моём возрасте не придают значения. И, кажется, не постиг тщету суеты людской.

      Каков же мой идеал?

      Я верю, что «нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа». Да, верю! «Если б кто мне доказал, – говорил Достоевский, – что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться с Христом, нежели с истиной».

      Это и есть мой идеал.

      Сокровенные друзья?

      Есть, но…

      Женя Опоченин слишком погружён в занятия музыкой, а я – в своё писательство, чтобы крепко «обняться душами». Слава Черешин, грезивший в детстве о титулах и гербах, стал учёным – крупным специалистом по наполеоновской Франции. В столичных архивах он бывает чаще, чем в родном Волгограде. Ещё один мой товарищ по дракам, Алёша Посошков, в Санкт-Петербурге прижился, открыл авторемонтную мастерскую. Шульгин – тоже друг детства – два года назад был убит начальником собственной службы безопасности. Об этой истории много писали газеты.

      Потом моим другом стал и Гулевич.

      С ним я познакомился месяцев за восемь до гибели Севы Шульгина. Как говорится, работа свела.

      Когда я впервые увидел его, то сразу вспомнил портрет Хемингуэя. Нет, не тот известный портрет: трубка, борода, свитер. Совсем другой, примерно 20-х годов прошлого века. Был такой снимок Мэна Рея, знаменитого американского художника и фотографа. Так вот, Гулевич походил на Папу Хэма.

      Одет он был скромно, без блеска: палевый пиджак, чёрная водолазка и чёрные брюки. Обувь же, напротив,