Сороковой день. Александр Лепещенко
братела, снимать.
– По-я-сни.
– Ещё по одной – тиснем! – мотнув кудлатой головой, Борщ потянулся за бутылкой.
– Нет, ты по-я-сни.
Лёшка взглянул покровительственно.
– По-я-сняю. Лохов у обменников надо лущить.
– Ты чё трёшь, паскуда? – Кольчугин, неожиданно протрезвев, почувствовал, что приятель его не пьян, а только кажется таковым.
– Это же семечки: грызи да шелуху плюй, – не смутился Борщ.
Уже через месяц Кольчугина и Борща за разбои объявили в розыск.
VI
Коромыслом гнутая бабка Марья и рябая сорокалетняя вдова Коломыйчиха вмиг разнесли по Берёзовке весть о том, что к Закатовым жених припожаловал, да не один, а с дружком.
– Ресницы длинные, чёрные. В общем, красавец, – шептала соседкам Коломыйчиха.
– У женишка ихнего грудь, як мельничный жёрнов, а дружок – той тщедушный, на осу в пинжаке похож, – перешушукивала тем же соседкам бабка Марья.
– Поженятся небось теперь?
– Пойми их: год не писал ей зэк, не приезжал, а приехал – та сразу и приняла, – рассуждала одна.
– Як пить дать, подженются, – уверяла соседок другая.
Все три дня, что Кольчугин с приятелем гостил у Закатовых, Оля находилась в каком-то напряжении: она никак не могла решить, как держать себя с ним…
– Здравствуй, Оленька! Я приехал на тебя посмотреть, поговорить, – были его самые первые слова.
О делах рассказывал туманно. Будто бы работал в первопрестольной, снимал там с другом квартиру, но хозяин вдруг выставил за дверь. Денег шиш, нужно позвонить в контору, чтобы выслали. Однако звонить не спешил. С отцом её и Лёшкой ходил на рыбалку. А по вечерам усаживался на диван, поближе к ней, но разговор выходил отвлеченный: совсем не о том, что хотела и так боялась услышать она.
На третий день мужики по обыкновению пошли рыбачить, но вскоре дверной колокольчик проклинькал – вернулся Кольчугин. Он нашёл Олю плачущей: та глотала слезы, но они выступали на глазах, поблескивали на ресницах и медленно скатывались по щекам.
Девушка сидела в инвалидной коляске прямо, с застывшим бледным лицом, глядя в одну точку и не ожидая, что её кто-то увидит.
Дмитрий опустился перед нею на колени.
– Я виноват, я мучаю тебя.
– Встань, Дима, я прошу.
Он не поднялся.
– Душа моя ошибочная, ну почему я раньше не приехал…
– Не жалей, ты начал новую жизнь.
– Начал…Только выходит дрянцо!
– Не надо так, милый.
Кольчугин, стыдивший себя после за минутную слабость, сказал:
– Оленька, ты – лучшее, что в моей жизни было.
– Димка…
– Да, самое лучшее в моей беспутной жизни.
– Зачем ты это говоришь?
Он заглянул в её ясные кроткие глаза.
– Оля, вечером я уезжаю с Лёшкой.
– Как уезжаешь?.. Вернёшься ли?
– Вернусь, только очень жди.
– Буду, я буду ждать… – крупные слезинки бежали всё быстрее, скатываясь по щекам.
Вечером