Ангелы живут в аду. Игорь Шахин
поселения поменьше, туда и поехал Ветла; еще ближе – хуторки в редких огоньках полночи, но ничего этого я сейчас не знаю. Есть только зеленая настольная лампа, чуть выше и полметра дальше распахнутое огромное, во всю стену, окно. Встать, сделать шаг к нему, протянуть руку – уколешься о мокрые ветки ели, тоже зеленые, хотя на дворе и тьма-тьмущая. Они такие от моей лампы, словно зеленые волосатые руки, протянутые ко мне из черноты, бездонности. Усталые руки.
И один-единственный звук, прерывистый, дробный – капли дождя разбиваются о цинковый козырек окна моей комнаты в коттедже.
Говорят, что зеленый свет успокаивает, и, наверное, это так и есть, если ты в белой больничной палате выздоравливающих или хотя бы у себя на работе зимним вечером, перед тем как отправиться домой: коллеги кричат по телефону, поминутно хлопает дверь, а тебе, как всегда, в последние минуты, надо сосредоточиться, чтобы набросать план завтрашних дел. Вот тогда зеленый свет – что надо…
Прохладно, чуть знобит, но я не закрываю окно, не раздеваясь, ложусь под одеяло и пытаюсь заснуть. Сейчас это у меня не получается. Такое ощущение, что, пытаясь пробиться туда, в сон, пробуждаюсь от сна более долгого, чем одна ночь.
Раздражает непривычное совпадение: чистые простыни похрустывают, чистое тело по ним скользит. Все не так, как дома: то нет напора воды и ложишься спать потным и липким, то сам чист, но простыни не постираны или не проглажены… Скользит чистое по чистому. Есть повод для раздражения, но это не причина для бессонницы.
Что ж, пойдем от противного: не можешь уснуть – старайся изо всех сил не уснуть. Глядишь, так себя и обманешь. Самое главное, не сосредотачиваться на чем-то одном…
Я знал, чем буду заниматься в доме отдыха: есть, спать, читать и смотреть на эти вечные облака, березы, ели. Я не знаю другого: какие причины заставили, в буквальном смысле слова, вырваться из однообразного повторения дней, взять и оформить путевку за несколько часов до отправления поезда в Москву. Странности тут такие: я никогда не отдыхал по путевке, никогда вообще в отпуске не отдыхал – обязательно находились дела, и никогда не уходил в отпуск в апреле, это всегда было летом.
Да и на карьеру мою этот отпуск мог повлиять отрицательно: уехать в момент самой бумажной запарки… В последний год работы в бюро моя карьера резко пошла в гору. Все бы ничего, но так со мной уже было несколько раз. И в школе меня вводили в комитет комсомола, и в институте вовлекали в научное общество, и в сельской школе, куда отправился работать по распределению, намерены были назначить завучем, и уже в городе, на заводе, куда я ушел из школы, в профсоюзном комитете мне пророчили любопытное будущее. Но всякий раз деятельность свою разворачивал медленно, и получалось так в силу одной-единственной причины: не считал себя достаточно хорошо подготовленным к выполнению предлагаемых обязанностей.
Учиться же по ходу работы не хватало то ли наглости, то ли смелости. Эта нерешительность прорастала оттуда, из глубины прошлого, из самого детства.