мечтатель_солдат_бунтарь. Головоломка. Станислав Радкевич
знаешь, Иван, слово «вор» – оскорбительное для человека. Вот ты когда-то выйдешь из лагеря и перестанешь быть вором.
Прокл понимал: он играет со смертью. Сказал «законнику», что он не «законник», – подписал себе приговор. Не води они дружбу со Львовым, этот разговор был бы для него последним.
Но Иван Львов был не рядовой вор. Поговаривали, он вроде генсека на зонах Союза. И в обыденной лагерной жизни, и на воровских сходках он следовал не букве, а духу воровских законов. Он сам и был закон.
– Я все понимаю, Проша. Но и ты пойми: зона – моя жизнь. Другой мне не надо. Вот ты когда-нибудь видел, чтобы честный вор ни за что обидел человека? Видел – скажи: мы накажем… А вне зоны – каждый день обман. И суки там живут лучше, чем здесь. А честных, вроде тебя, гонят на этап.
– На основании собранных следствием доказательств можно сделать заключение, что означенные лица около 2 часов ночи 12 мая 1952 года действительно произвели разбойное нападение на кассу дражного управления в поселке Берелех, – долдонил судья. – С помощью холодного оружия они запугали бойца вневедомственной охраны Саркисяна Тиграна Гайковича, а затем проникли в помещение кассы и похитили денежных средств на общую сумму 21 123 рубля 43 копейки.
– …Скажи честно, Иван, а ты хотел бы вот эту свою жизнь изменить?
Прокл, вообще-то, не понимал, насколько откровенно ему дозволено разговаривать со Львовым. Одно движение его брови – и человека задушат и зарежут одновременно…
– Незачем мне меняться, Прокл. Что мне даст твоя «свобода»? Ударный труд за триста рублей в месяц? Кляп во рту? Страх, что ночью на «воронке» увезут? «Воля» та же зона, только большая. Власть там у сук – и потому беспредел. А здесь против сук – мы, честные воры, и поэтому все идет по закону. Я только на зоне чувствую себя свободным. И ты почувствуешь, дай только срок…
– …признать вышеозначенных лиц виновными и приговорить Доброжилова Прокла Харитоновича к лишению свободы сроком на 25 лет с отбыванием наказания в колонии строгого режима.
* * *
…Снежная крупа шрапнелью прошивала квадрат прогулочного дворика. Уши шапки были туго стянуты под подбородком, но снег легко находил зазоры между цыплячьей шеей и засаленными краями телогрейки. Проклу казалось: могильный колымский холод не снаружи – внутри него. Огонь души больше никогда не раздуть.
«Строгач» «Широкий» был специально задуман, чтобы ломать самых упрямых зэков. В каждом бараке было по десять камер, сваренных из легированной стали. Всю ночь истерили овчарки. Ослепительный свет прожекторов бил в камеры, на стальных стенках мерцала алмазная изморозь.
Народ косило десятками. Гибли что воры, что политические… Зона учила Штурмана: не думай о смерти, подумал о ней – уже умер. Но и учителям, и ученикам конец был один. Холодом и голодом вначале вытравляли твое «я», а потом умертвляли и плоть…
– Что, задубел, Доброжилов?
– Никак нет, гражданин начальник.
За «колючкой»,