Ушли, чтобы остаться. Юрий Мишаткин
проскрипели под шагами доски крыльца.
На стук Жалейка откинула с двери крючок и увидела на пороге женщину в пушистой кофте, узкой, обтянувшей крутые бедра юбке, цветастой косынке на высоко взбитых волосах. Некоторое время женщина всматривалась в девочку, затем выронила хозяйственную сумку, и к ногам Жалейки выкатилось нечто ярко-желтое, круглое, похожее на мячик.
– Тонечка, родненькая, кровинушка моя! Вытянулась-то как, повстречала бы где, не признала за свою!
Жалейка не успела и глазом моргнуть, как оказалась обхваченной сильными руками, прижатой к груди, обсыпанной поцелуями. Незнакомка пахла чем-то далеким, но удивительно близким. Попыталась вырваться, однако женщина держала крепко и цепко, щекоча невиданными в Кураполье черными (в поселке все были белоголовы), как воронье крыло, волосами.
– Где мать, то есть бабка? Снова у чужих спину гнет на огороде? Ей давно за семьдесят, поберечься надо. Не предупредила о приезде, чтобы удивить и обрадовать, свалиться как снег на голову. С мучениями отпуск выбила: по плану положено зимой отдыхать… – женщина как заведенная сыпала словами, затем подобрала с крыльца апельсины и вошла в дом.
– Чего молчишь, иль язык проглотила? Не признала родную мамку? А твоя карточка над кроватью у меня висит – как засыпаю, завсегда тебе доброй ночи желаю…
Из кухни вышла Евдотья, и гостья осеклась.
– С приездом, – прошамкала беззубым ртом старушка, уставилась на апельсины. – Зачем тратилась, чай, дорого стоят. Яблоки нынче уродились, а груша сильно терпкая, рот вяжет. А это одно баловство, перевод денег: пробовала, когда Тонька из школы с елки принесла… – Евдотья говорила и подслеповато смотрела на дочь, точно желала определить, осталось ли чего от девушки, которая росла в радость. Пожевала пустым ртом, добавила: – Отписала бы, что едешь, заказали привезти пиленый сахар, не то с песком чай не чай, а кусковой слаще и выгоднее – тает не быстро…
– Мам… – прошептала Лиза, притронулась рукой с перламутровыми ногтями к плечу Евдотьи.
– А у Касьянихи червь всю картошку съел, – продолжала Евдотья. – Видать, зараза на огород напала иль кто сглазил, порчу напустил. Нас-то Бог миловал, уродилась как на подбор крупная. Соседи ну порошками грядки посыпать. Теперь кротов опасаются – они страсть какие прожорливые. – Старушка говорила устало, немного безразлично, и дочь не выдержала:
– Мам, отчего ничего не спрашиваешь? Ведь почти пять годков не виделись.
– А про что пытать? – удивилась старуха. – Приехала, и ладно. Коль есть что поведать, сама без расспросов скажешь, в душу лезть не буду.
Тяжело переступая, она пошла к печи, по пути покосилась на притихшую внучку.
Ужинали привезенными сосисками, колбасой, треской в томате, чай пили с невиданной заваркой в пакетиках. Когда все съели и выпили (на сладкое открыли банку ананасов), Лиза сладко потянулась.
– Ложись уж, – предложила мать.
Спать гостью уложили на кровать с шарами, дали накрыться давно не проветриваемым одеялом,