Пепел острога. Сергей Самаров
детей и молодежь обычно уводили в плен, чтобы продать в хазарское, чаще всего, рабство. Иногда и дальше продавали, в Хорезм или в Византию, откуда к скандинавам тоже прибывали работорговцы. Для них молодые люди тоже были добычей, на которой можно хорошо заработать. Людей постарше, которым жить осталось недолго, или убивали, или калечили без всякой жалости, чтобы не надумали потом отомстить. И это вызывало волну гнева против всех скандинавских дикарей, и потому при каждом нападении полуночных незваных гостей жители и воины стремились драться до последнего издыхания, ни на что не надеясь. В коренных землях русов и словен были города, там добыча была и другая. В Бьярмию же отправлялись обычно только за пленниками. Укрепления, имеющие рати, как правило, умело отражали все нападения и могли большей частью прикрыть селения людей не ратных, что находятся поблизости. Дальние же селения и стойбища были судьбе и Родомыслу[43] предназначены. Но и это случалось тогда, когда дикари приходили недостаточными силами, и княжеская рать оказывалась вовремя на месте. В этот же раз, наверное, и силы дикарей были значительными, и так получилось, что сотник Овсень со своей сотней задержался в походе по сбору дани. Впрочем, не исключено, что урмане располагали данными и именно за этой данью и прибыли. Иначе почему же они сразу напали на Куделькин острог, где могли встретить серьезное сопротивление. Могли бы и по более беззащитным стойбищам сирнан пройтись.
– Дружинников не видел? – спросил сотник.
Велемир вздохнул и кивнул в сторону.
– Четверых убитыми нашел. Двоих по дороге к дому, рядом друг с другом, двоих по дороге сюда, по отдельности дрались. Должно, и остальные где-то… А… Ты, сотник… Добряна?..
Суженая его, конечно, больше всего интересовала, и Велемир уже видел, что человеческих останков среди пожара не видно.
– Нет следа… Может, в лес они ушли… Всеведа могла вывести… Она многое может…
– Извеча что говорит?
– Говорит, что прятался и плакал. Больше ничего не говорит. И сейчас плачет. И строгает дощечку для нового дома, чтобы мочь в нем поселиться.
– Зачем дощечка? – без интереса спросил десятник, занятый больше своей бедой, чем бедой нелюдя. – Какая дощечка?
– От его дома… Иначе в новом доме места ему не будет. Там свой домовой заведется, а нашего дружочка куда ж?.. Я велел дощечку обстрогать… Новый дом отстрою, его возьму…
– Ты отстроишь… – уверенно сказал Велемир. – У тебя имя такое[44]…
Славяне всегда считали – как назовешь человека, так он и жить будет. Назовешь его Неудачей, он и будет неудачником, назовешь Победой, он всегда и во всем побеждать будет. Потому всегда вдумчиво относились к подбору имени своему ребенку. Какую судьбу ему прочили, такое и имя выбирали.
– Отстрою… И с именем, и без имени… – Овсень говорил упрямо и твердо, словно из слов каменную прочную стену выкладывал. – Не лишат дикари меня дома. Не позволю им на моей земле власть иметь. Здесь
Родомысл – бог мудрости, «предназначен Родомыслу» – то есть сам должен думать, как спастись.
Овсень (Авсень, Усень, Таусень) – в славянской мифологии Овсень почитался нашими предками как божество, погибающее осенью, но восстающее из пепла и возжигающее после долгой северной зимы солнечное колесо, и дарующее миру свет вместе с весенним обновлением всей природы. Олицетворял возвращение к жизни после тягот и холодов зимы. Считался радостным божеством, которое не сломить испытаниями. Ритуал Овсеня праздновался на Руси до того, как был введен ритуал празднования Масленицы со сжиганием чучела Зимы (Костромы), и был в чем-то аналогичен первому, но более соответствовал языческим обрядам, хотя Масленицу полностью христианским обрядом тоже назвать трудно. Божество Овсеня не следует путать с месяцем овсенем славянского календаря, соответствующим астрологическому знаку Скорпиона. Месяц овсень – предзимний, когда это божество погибает, чтобы весной воскреснуть.