Я хочу в школу. Андрей Жвалевский
две недели весь класс знал – с новеньким лучше дружить. Даже те, кому он не очень нравился, не высовывались, потому что самые сильные (и по диалектике самые тупые) в классе были с Вороном в отличных отношениях. Девчонки, пошушукавшись, определили его в красавчики и выбрали объектом коллективного обожания. Этому не помешала даже грузность и сутулость новенького. Впрочем, тут всех быстро отшила соседка по парте – та самая, которую он наказал за пропажу мобильника. В точном соответствии с женской логикой восхитилась его мужеством и суровостью. Ворон не возражал, стал считаться ее «парнем», что не мешало ему улыбаться остальным одноклассницам.
Всю эту информацию добыли буквально за день по разным каналам и теперь не знали, что с ней делать. Повторять методы Ворона было противно. Не удалось найти даже «рациональное зерно», на чем так настаивал Женька.
Ситуацию с Вороном обсуждали у Анечки дома, чтобы заодно подбодрить заболевшего товарища. Подбодрить удалось не слишком – Анечка за весь вечер ни слова не сказала. Димка подколол на прощание:
– Класс! У нас теперь два Молчуна.
Получилось не смешно, потому что и Аня, и Молчун отреагировали одинаково: сжали губы и исподлобья уставились на Димку.
Молчуну приходилось все сложнее. После первой драки он надеялся, что от него отстанут. Так и было поначалу. Почти неделю, пока заживал нос Александра, Молчуна обходили стороной. Вернее, изредка к нему подкатывал то один, то второй, то вдруг сразу три одноклассницы позвали на день рождения – Молчун так и не понял к кому, – но все заканчивалось одинаково: он отворачивался к стене и терпеливо ждал звонка на урок.
Отстали.
Зато банда остроносого Сашки постепенно осмелела, и однажды после уроков Молчуна отловили в парке и устроили темную по всем правилам – куртку на голову, двое повисли на руках, остальные лупят. Самое обидное, что можно было отбиться, держали сильно, но неумело, столкнуть лбами – и весь разговор. Однако Молчун не отбивался. Он стоял и повторял про себя два заклинания: «Не падать!» и «Драться нельзя!». Не упал и не сорвался.
После этого он научился выбирать маршруты и отрываться от хвоста. В людных местах его не трогали, только нагло тыкали пальцем и орали:
– Дебил! Калека!
Однажды чуть не поймали у подъезда – захлопнул дверь перед самым носом, потом долго стоял возле почтовых ящиков, слушал их издевательские комментарии и заставлял себя успокоиться. Надо было успокоиться.
Но рано или поздно они его подкараулят, это было ясно. И тогда надо будет снова не упасть и не сорваться.
Второй проблемой оказалась Евдокия Матвеевна. Она сама была бабушкой, очень гордилась своими внуками-отличниками и за «бедного мальчика» взялась с энтузиазмом бодрой наседки. Евдокия Матвеевна давно была на пенсии, часы брала, чтобы не затосковать дома – а энергии хватало. Она занималась с Молчуном после уроков (он охотно соглашался, это позволяло обманывать остроносого), водила его в лингафонный кабинет, где ставила аудиокниги, даже познакомилась с родителями. Узнав, что родители приемные, еще