Неумерший. Жан-Филипп Жаворски
пальцы на плечо Сумариоса.
– Ну вот теперь можешь быть спокоен, – заверил он. – Мы с Науо отныне связаны. Мы спустимся в его челнок и доберёмся до берега.
Коракль был настолько лёгким, что на воду его сбросили всего два матроса. На воде под корпусом корабля он казался неимоверно крошечным. Он вертелся в джиге[39] на водной зыби, круглый, как скорлупа, едва больше бочонка. В него спрыгнул один из моряков. Мне показалось, что прыжком он пробьёт кожаную обшивку, но ялик[40] от удара лишь подскочил, словно обезумевший козлёнок. Команда сбросила матросу вёсла, и он приноровил одно из них к кораблю багром, чтобы смягчить удары волн. Теперь спускаться предстояло нам.
Первым пошёл Сумариос. Он застал нас всех врасплох, спрыгнув с корабля с копьём в каждой руке и полетев вниз прямо на матроса, с ужасом на него глядевшего. Потоки брани посыпались ему во след, так как все боялись, что оружием можно было проткнуть челнок, но он благополучно приземлился в качавшийся на волнах коракль. Мы с Альбиосом спускались осторожнее, ухватившись за цепь; бард – чтобы уберечь чехол с лирой, я – из опасения, что от падения кубарем у меня перехватит дыхание… и кровь снова пойдет горлом. Когда к нам присоединился второй матрос, хрупкий челнок оказался полон, как яйцо.
Под грузом пяти человек коракль стал более податливым, однако слишком глубоко просел в эту суровую пучину. Матросы принялись грести, и мы с отчаянной медлительностью начали отдаляться от чёрного брюха нависшего над нами корабля. У нашей шлюпки не было толком ни носа, ни кормы, и порой мы кружились в водовороте на одном месте, посреди разбушевавшейся стихии, обступившей нас водяными стенами. Когда мы наскакивали на верхушку рифа, нас отшвыривало прочь, будто камень из пращи, шлюпка вставала на дыбы и чуть не опрокидывалась. Корпус трещал по швам, и пенные волны захлёстывали за борт. Мы барахтались в этом корыте по голень в воде, думая, что тонем. Вместе с Сумариосом мы что было мочи вычерпывали воду посиневшими от холода руками. Моряки же вцепились в вёсла, налегая на них всем своим весом, чтобы продвинуться к берегу, который пропал из виду. Альбиос выкрикивал ветру какую-то отрывистую песню, то ли, чтобы подбодрить гребцов, то ли, чтобы успокоить волны. Вокруг нас в илистом море изредка выныривали головы тюленей. Они недоумевающе глядели, как мы боролись со стихией, которая их только убаюкивала.
И тут островерхие волны превратились в свитки, пена стала брызгами разбиваться о камни, и, продолжая вращаться в пируэтах, мы увидели долгожданную насыпь из булыжника и гальки. Сумариос выпрыгнул из лодки, оказавшись по грудь в воде, и стал продвигаться вперёд, порой оскальзываясь под напором волны. Одной рукой он втыкал свои копья наконечниками в илистое дно, другой держал коракль за борт, помогая направлять его. Когда вода доходила ему только до пояса, челнок стал чиркать днищем о камни. Мы с Альбиосом выбрались из шлюпки, и коракль, освободившись, снова пустился в пляс, на прощанье шибко лягнув меня по бедру, а затем умчался вдаль, унесённый отливом.