В чужом доме. Ольга Рёснес
безумие. Что подумает о тебе первый встречный, если узнает, что ты слышишь голоса? Поставит диагноз. Да, мир сегодня, как никогда, победоносно глуп. И вовсе не потому, что в мире не хватает сообразительности, но как раз в связи с признанием видимого глазом единственной реальностью. Тем не менее, несмотря на заносчивое высокомерие преуспевающего в шкурных делах рассудка, эти взявшиеся ниоткуда, нашептанные ангелом строки все же принадлежат миру, вовсе не являясь собственностью Альбины. Их нужно отдать, без оглядки на благодарность или награду, отдать свободно, как пережитый в любви долг.
Время давно уже подкарауливало этот свой сияющий миг: так вспыхивает до этого невостребованная воля. Она упорствует теперь, воля, в отвечающих друг другу эхом рифмах, в прорывающейся сквозь барьеры сомнений ясности намерений: теперь – это навсегда! И неважно, сколько еще продлится жизнь, в ней есть теперь самое главное: ты сам.
Эти перехлестывающие повседневность, нашептанные ангелом строки. Альбина торопливо прячет в папку неразборчиво исписанные листки: никто никогда не увидит, ничего не узнает. Даже если кто-то однажды это прочитает, посмеется и выбросит, что из того? Но кто? Нет таких среди знакомых Альбины… разве что этот старик со своими скрипками, он ведь даже не знаее ее имени, он-то и вынесет приговор.
Ей в самом деле нужно к нему: первая рама вместе с подоконником уже готова, и если что-то не так, тут же и отменить заказ.
Впустив Альбину в мастерскукю, старик стоит у нее за спиной, словно снимая с себя всякую ответственность за получившийся из еловых брусков продукт. И поскольку он молчит, Альбине остается самой принять решение, и она так же молча разглядывает прилагающийся к оконной раме подоконник, имеющий форму… скрипки. Старик явно спятил. Она подходит сбоку, смотрит… а ведь красиво! Она бы до этого не додумалась. Быстро глянув на старика, она замечает лишь спокойное безразличие на его бледном, изможденном болезнью лице. Ему в самом деле все равно.
– Да, – наконец произносит она, – это подходит! На этом подоконнике будет стоять ваза с сиренью, перед открытым в сад окном, зовя обратно в дом привольность рахманиновских прелюдий…
– Вот именно! – с неожиданной юношеской увлеченностью перебивает ее старик, – Это я и хотел сказать! Окно – это свет, воздух, жизнь. Это к тому же мечта. Мечту рождают силы фантазии, и сами они – избыток детских сил роста. И не войти в царство небесное тому, кто сам не ребенок, кто не растет, не расцветает, отдаваясь величию космоса… – старик закашлялся, вытирая платком слезы, еле отдышался, – Стало быть, это подходит?
– Вроде бы так… – не совсем еще уверенно, словно кто-то за нее все это говорит, выдавливает из себя Альбина, – Да, подходит! Я заберу все девять рам… девять скрипок. И вот еще что… – она кладет на верстак папку, – Тут у меня… в общем, мне случайно попались чьи-то стихи, не знаю даже, кто автор, да и зачем знать… вот, почитайте!
Старик вовсе не удивлен, мало ли что приходит в голову клиенту, тут надо иметь терпение. Взяв один