За Рифейскими горами. Вальдемар Крюгер
в хорошую, солнечную погоду из Чаловки. В тайге было у Захара и свое зимовье. Как же охотнику-промысловику без избушки. Но стар стал Захар, не стало у него больше силы лазать через таежные буреломы, бить по метровым снегам охотничьи тропы широкими лыжами. Свербит душа старого охотника, два сына у него, и не один из них не пошел отцовскими стопами. Не старшой Назар, не младшенький Иван. Не захотели они нелегкого охотничьего ремесла, предпочтя неустроенному таежному житью, место в постели у мягкого бока женушек. Уже девять годков миновало с той поры, как Захар провел в тайге свой последний сезон. Отбелковал[43] я свое, отбелковал, говорил Захар, глядя с тоской в глазах на так призывно зовущие дали тайги.
Особенно тяжело было ему вспоминать об оставленном в тайге охотничьем зимовье. Сам ведь строил, таскал с покойным отцом тяжелые, как свинцом налитые листвяжные бревна. Строили с расчетом, чтобы и сынам, и внукам осталось. Ведь в тайге охотники-промысловики передавали участки из поколения в поколение. Всегда так было. А тут видишь, как повернулось. Не оказалось преемника. Захар-то с малых лет ходил в тайгу с отцом. Приемным отцом.
Когда Захару исполнилось двенадцать лет, Илья Курохтин, так звали того охотника, нашедшего маленького мальчика возле стойбища умерших от оспы камасинцев, поведал ему о его происхождении. Прошло еще два года, как Илья, по просьбе Захарки, повел его к тому страшному месту.
Заброшенное стойбище камасинцев, расположенное выше по течении речки Коместайки, местные жители обходили в прямом смысле этого слова за три версты.
После того страшного открытия, когда охотники увидели среди опустевших чумов бренные останки камасинцев, истерзанных до неузнаваемости после пиршества диких зверей и вездесущих ворон, и немного погодя нашли еле стоявшего на ногах мальчика, отправили они в деревню за подмогой. Всех умерших стаскали крючьями в кучу и похоронили в одной братской могиле. Не знавши, как отметить место захоронения «нехристей», закатили на могилу огромный валун. Всю ту немногую одежду, хозяйственную утварь, шкуры зверей, мужики остерегаясь заразы, обложили сухим хворостом, и сожгли вместе с чумами. Да и хоть бы они и не боялись той страшной, неведомой им болезни, уничтожившей весь камасинский род Ниги, род Орла, то все равно не взяли бы себе ничего чужого. Ведь таков был всегда закон тайги. Не твое – не трожь!
Девять лет не ходил никто к этому страшному месту, пока не вернулся к нему Илья Курохтин с его приемным сыном.
Захар Ашпуров не забыл тот памятный день на всю оставшуюся жизнь. Еще по дороге к заброшенному стойбищу сердце начало бешено колотиться в его груди. С каждым метром он чувствовал приближение чего-то неизведанного, такого страшного, и в то же время, притягивающего к себе, неведомой колдовской силой. В этот момент Захар ощутил себя первый раз другим человеком, человеком тайги, камасинцем.
Это особенное чувство, пришедшее к нему во время первого посещения могил своих родителей, своих предков, осталось в нем навсегда. Это был зов его предков, вечный
Сиб. белковать – охотиться на белку, являющуюся главной добычей сибирских охотников