Одна тень на двоих. Татьяна Устинова
«загородный дом» в пионерский лагерь или «усадьбу колхозника». Данилов не желал ничего переделывать, и научный руководитель намекнул на мелкобуржуазность даниловского подхода к архитектуре. Марта слушала, кивала, не соглашалась, спрашивала, высказывала мнение, сочувствовала и негодовала.
Вернувшись домой, она некоторое время ликовала от того, что оказалась такой умной и необыкновенной – он разговаривал с ней три часа подряд, и нисколько не устал, и даже пообещал позвонить, и даже проводил ее до электрички, и даже рукой помахал, когда она вошла в вагон! Ликовала она дня два, а потом пригорюнилась.
На том первом свидании их отношения определились раз и навсегда, и это было совершенно ясно, только Марта по молодости лет не сразу поняла. Миновав все прочие стадии, она с ходу заняла в жизни Данилова совершенно определенное место, над которым, как в зоопарке, висела табличка «Старый друг». Место с табличкой «Дама сердца» бывало то занято, то свободно, барышни то воцарялись там с комфортом, то заглядывали всего на несколько дней, только «старый друг» ни при каких обстоятельствах не мог покинуть отведенного ему места, как собака, притороченная к будке звенящей прочной цепью.
Старый друг лучше новых двух, это уж как пить дать.
Те времена, когда ей больше всего на свете хотелось, чтобы он перевел ее в «дамы сердца», давно прошли.
Правда. Нет, нет, совершенно точно – правда.
На сегодняшний момент «дамой сердца» была красавица Лида, которую Марта видела всего один раз в жизни.
Приехала по своему обыкновению без предупреждения и у подъезда увидела их – Данилова и красавицу. Данилов придерживал ей дверь, как всегда придерживал Марте, а она была так сказочно, неправдоподобно, удивительно хороша, что Марта совсем приуныла, прячась в своей чумазой «Ниве». Они давно уехали, а она все сидела в машине, растравляя свои раны и вспоминая, как она несла себя по мокрому асфальту, как поворачивала голову на длинной шее, как поджидала, пока Данилов откроет ей дверь, как сверкали зубы и бриллиантовые капельки в ушах, как летела на холодном ветру светлая ласковая шуба, как легкомысленно и радостно цокали каблучки – как будто фильм шел про другую, счастливую, беззаботную и красивую, жизнь.
Потом вдруг позвонил Данилов.
«Говорил я тебе, – спросил он очень близко, – чтобы ты мне звонила, прежде чем приезжать? Говорил?»
«Говорил, – согласилась Марта, – но это даже хорошо, что я не позвонила. Зато увидала, кто у нас муж».
«Муж?» – переспросил Данилов.
«Это из кино, балда, – сказала Марта сердито. – А где она? В смысле, муж? Почему ты звонишь?»
«Я приеду часа через два. Один. Если хочешь, можешь подняться».
«Премного вам благодарен, – Марта даже поклонилась, чуть не стукнувшись лбом о переднюю панель своей машины, хотя Данилов никак не мог ее видеть, – мы уж как-нибудь в другой раз. Вы уж извиняйте нас, дураков деревенских».
Ревновать Данилова не было никакого смысла. Так всегда было и так всегда будет, и она отлично жила