Гражданин России. Лилия Валентиновна Печеницына
Бестужев: «Значительно лучше! Спасибо Вам и Вашей жене любезной. Если бы не вы, я бы не выздоравливал так быстро. Это ж надо, как меня болезнь свалила».
Я: «Да, Вы садитесь, Мишель. (Беру Бестужева за руку и подвожу к креслу.) Или лучше – идите-ка обратно, в постель».
Михаил Бестужев: «Пощадите, Кондратий Федорович! Я неделю бревном провалялся. Пора к жизни возвращаться. А, глядя на Вас, жизненные соки быстрее ко мне вернутся. Вы ж любого энергией зарядите: вон Вы какой – весь искритесь вдохновением!».
Я смеюсь: «По-разному бывает. Случается, напишу что-то и тут же сжигаю».
Михаил Бестужев: «Нельзя Вам нынче свои труды сжигать – они потомкам предназначены. Не вам теперь решать, какой букве Вашей умереть, а какой – стоять в полный рост. До чего же правильно то, что Вы оставили военную службу. А ведь чин офицера пленяет молодых людей до безумия, и когда-то Вы сами желали его превыше всего».
Я: «Чин офицера был мне лестен. Но ничем другим, как только тем, чтобы иметь счастье приобщиться к числу защитников своего Отечества. А в нынешнее время, как мне представляется, свет уже утомился от военных подвигов и славы героев, приобретаемой не за благородное дело помощи страждущему человечеству, но для его угнетения… Нынче наступил век гражданского мужества, я чувствую, что мое призвание выше, – я буду лить кровь свою, но за свободу Отечества, за счастье соотрочей, для исторжения из рук самовластия железного скипетра, для приобретения прав угнетенному народу русскому. Справедливость должна быть основанием и действий, и самих желаний наших».
Михаил Бестужев: «И Ваши стихи – отражение жизненной позиции, которой Вы придерживаетесь».
Я: «Разумеется. Возможность быть одним в поэзии и другим в жизни воспринимается мной как двойственность. Такая возможность бросает тень на характер в целом. Это недопустимо. Нужно везде и всегда быть верным и равным самому себе. Я категорически исключаю уклончивость, игру оценками, способность попадать в тон».
Михаил Бестужев: «Вы счастливый человек, Кондратий Федорович: Вам, как поэту, выпала честь – публично называть вещи своими именами, избегая условностей светских формулировок».
Я: «В таком назывании видится мне освобождение человека и начало преобразования общества. Отрадно, что мои стихи печатать начали».
Михаил Бестужев: «Жаль, любовной лирики у Вас нет совсем».
Искренне недоумеваю по поводу такого рода сожалений: «Мишель, я убежден, художник должен отрешиться от тем узких и личных. Лишь то, что способствует счастью Отечества, может стать предметом вдохновения поэта. Моя идея – пробудить в душах своих соотечественников чувствования любви к Родине, зажечь в них желание свободы».
В кабинет заглядывает Рылеева Анастасия Матвеевна: «Коня, завтрак стынет!».
Я открещиваюсь от завтрака: «Матушка, у нас разговор с Мишелем».
Анастасия Матвеевна: «Михаилу Александровичу надо сил набираться. А без еды откуда силы возьмутся?».
Михаил Бестужев: «Дражайшая Анастасия Матвеевна,