Все люди – хорошие. Ирина Волчок
пошла на лестничную площадку запасного выхода из отделения. Ей хотелось побыть одной. В идеале – дня три-четыре. Пока синяки не станут менее заметными. Но сейчас – хотя бы десять минут, хотя бы пять, дать улечься обиде, не зареветь при всех этих посторонних людях. На площадке стоял старый, лет десять назад выкрашенный белой краской, расшатанный стул, на подоконнике – банка из-под кофе, заполненная окурками, а на стуле сидела женщина в очках и жадно курила. Женщина была похожа на памятник. Монументальная, крупная, несмотря на то, что сидит, – видно, что очень высокая, лицо и руки такие, как будто скульптор их еще не до конца обработал. Да, такую Маратик стукнуть не решился бы. Такая обратно зарядит так, что мало не покажется, со смутной завистью подумала Наташка. Она машинально буркнула про доброе утро и расстроилась – присутствие этой живой статуи было совсем некстати. Статуя не ответила, но Наташкой явно заинтересовалась. Порассматривала ее минуту, а потом спросила:
– Кто это тебя так? Заявление в милицию хоть написала?
Наташка молчала, опустив голову. Статуя не унималась:
– Меня Ираида зовут. А тебя?
Наташка представилась, отказалась от предложенной сигареты и уставилась в окно. За окном хлюпала оттепель, и из-за этого весь мир казался грязным. Или не из-за оттепели, а потому, что морда у нее разбита, опять разбита, и жизнь тоже вдребезги. Вчерашний вечер пробежал перед глазами ускоренным темпом, как будто монтажер решил сократить неудачную киноленту до формата скупой хроники. В третьем раунде матча «Маратик – груша» побеждает Маратик – и нокдауном, и нокаутом. Наташка не помнила, сколько раз она падала и как быстро после этого вставала.
Потом собственно событие: убирайся из моего дома, шалава. Почему хоть шалава, подумала тогда Наташка. Вроде пришла с работы, вроде все как всегда, ужин сочинила в ожидании хозяина. Раньше он ее никогда не выгонял, даже когда бил смертным боем. Но вчера пришлось бежать, не разбирая дороги, куда ноги несут. Ноги принесли ее в единственное место в этом городе, в котором она несколько раз бывала. Кроме дома – Маратикова дома. Ну, и работы, вернее, работ. К продавщице, к Лизке. Лизка была веселая пьяница, и уборщиц, в отличие от коллег, совсем не презирала, ей было все равно, с кем общаться, проще говоря – все равно с кем пить. Наташка спиртного не пила. Почти. Ну, пробовала шампанское на Новый год или на день рождения. Маратик иногда бывал в хорошем настроении и приказывал купить этого самого шампанского. Шампанское Наташке не нравилось – кисло, пузырьки щиплют язык, в носу противно и чихать хочется, – но в ее сознании оно было связано с хорошим настроением Маратика, поэтому она старательно пила и делала вид, что очень благодарна, чтобы настроение Маратика вдруг не испортилось. А уж крепкого, настоящего, как говорила Лизка, спиртного не пробовала вообще никогда. Мамкина закваска – та по поводу и без повода воспитывала: смотри, девка, папаша твой спился и помер, хоть каплю в рот возьмешь – прокляну. С проклятьем получилась