Мертвые видят день. Семен Лопато
не все. Это не может быть все.
Низко склонившись над книгой, вынув из кармана перочинный ножик, острым лезвием пытаясь отделить, отслоить страницу за страницей, срываясь и начиная все заново, он прорезал, срывал и вновь, прорезая, перелистывал склейку за склейкой, слой за слоем, спина его каменела, руки подрагивали, бумага тянулась и рвалась, один за другим глазам открывались лишь слои все с теми же слипшимися разводами. Распрямившись, закрыв нож, Вагасков сунул его в карман.
– Ты прав, – сказал он, – наверно, это действительно все.
– Чертова девка, – сказал немец, – ладно, обойдемся своими силами.
Несколько мгновений прошло в молчании. Чуть слышно вода плескалась у постамента.
Нагнувшись, скорее устало-машинально, чем имея в виду что-то конкретное, Вагасков перевернул толстую спайку страниц, до конца книги, на правой стороне разворота оставалось совсем немного. Мгновенье, нависнув над страницей, он стоял согнувшись.
– Включи фонарик, – внезапно сказал он.
Быстро достав фонарик, немец нажал на кнопку. Вагасков распрямился. Молча, держа в овале света почти долистанную книгу, они смотрели на раскрытые страницы.
Черные, в бахроме тления, среди все тех же пятен и разводов, чуть искаженные, но отчетливые, из страниц прорастали буквы.
…уничтожьте, отключите, погасите болотный огонек разума, этот бессильный ложный свет, слушайтесь лишь страстей своих и не бойтесь того, к чему они вас приведут…
…доверься зову, и он приведет тебя туда, куда не досягнет ни слово, ни мысль…
…оказавшись в Полях Безумия, вы не узнаете, в какую сторону идти. И никто не подскажет вам. Лишь голос сердец прошепчет то, что, быть может, будет услышано. И если нет, то в полях этих вы будете блуждать до избавления, которым будет смерть.
…лишь на дальнем краю Полей Безумия забрезжит свет престола Вотана…
Твердь
Клоака
Бесшумно шевеля губами, раз за разом шепча, словно заучивая надпись наизусть, немец стоял над книгой. Наконец, словно решившись, быстро нагнувшись, он перелистнул страницу. Следующий разворот был чистым и абсолютно сухим. Лишь три надписи твердо и отчетливо проступали на нем.
Вечер безумия
Ночь истины
Утро истребления
Словно чем-то обескураженный, немец, казалось, чуть невольно повернулся к Вагаскову.
– Что это?
Мгновенье Вагасков сухо смотрел на надпись.
– Я думаю, это то, что нам предстоит.
Мерно падали капли с изгибов изъеденных стен, плескалась вода.
Словно не в силах додумать какую-то мысль, неожиданно и резко решившись на что-то, немец быстро повернулся к Вагаскову.
– Что ты чувствуешь?
Подняв глаза от книги, невидяще Вагасков смотрел на изъязвленную сыростью, растекающуюся черную стену.
– Я чувствую несчастье людей. И я не знаю, как им помочь, и от этого их несчастье