Колымский эндшпиль. Михаил Игоревич Воинов
свободное время местные свиньи, и впредь стал заблаговременно высматривать в лужах их уши и пятачки.
Пройдя двором, представлявшим собою сбор косящихся построек из ветхой, серой и шершавой, древесины, я вошёл в избу. Сидевший за столом в горнице Никицкий повернул лицо в мою сторону и вдруг вскочил, широко заулыбался и только что не принялся меня лобызать. Впервые я ощутил, что радушие его обращено непосредственно на меня. Оно было, безусловно, следствием обстоятельств, сведших нас на чужбине, и не стоило придавать ему много значения, но отчего-то я сейчас же и чувствуя, что не ошибаюсь, придал ему значение самое полное.
Я осмотрелся: на стенах, на старых обоях, висели кое-где фотографии и произведения искусства: вышитые по канве картинки. В одной из них – на ней изображена была кудрявая ребячья головка – Никицкому увиделся ангелок, а мне – маленький Ульянов.
Антон рассмеялся:
– Будем считать, что между нами религиозные расхождения.
– Сейчас уже темновато, – говорил он, – а утром увидишь, что поблизости нет ни одной ни вершины, ни речки, где можно было бы рыбу изловить.
– И озера?
– И озера.
– И болота тоже?
– И болота нет.
– А может, всё-таки какое-нибудь болотце было да высохло?
– А вершина куда делась?..
Между прочим Антон указал мне на двухлитровую банку, стоящую на столе,
– Ты попробуй, каким молоком нас потчует тётя Маруся! От сестры приносит. Из-под коровы.
– Кто такая тётя Маруся?
– Хозяйка. Ей платят за то, что мы у неё квартируем, а она пока у сестры, тут недалеко, живёт. Душа-человек. Видишь: уже постель тебе заранее постелила.
Антон налил мне молока в стакан, я отпил и не мог потом напиться.
– Гляди, пронесёт, а удобства – на улице.
Когда я стал мазать зелёнкой царапину на животе, он заметил:
– Хорошо, что вскользь прошло. Я вот однажды ребром на железный штырь прямиком наскочил.
Для того чтобы находить дорогу во дворе, приходилось применять яркость луны и звёзд, и их довольно было также для того, чтобы различить не очень далёкие сопки предгорий Восточного Саяна – а нам было туда.
Поутру, через сон, я долго слышал в избе какую-то жизнь: дыхание, шаги и постукивание кухонной утвари. Потом я увидел ясноглазую тётю Марусю в красной шерстяной кофте и длинной, почти до пят, тёмно-коричневой юбке. Это была худая сутулая женщина с седыми волосами под чёрной косынкой и с множеством морщинок и голубых прожилок на лице.
– Ребятки, – говорила она трескучим голосом, – я вам покушать принесла: кашки, яичек, молочка…
– Какая ж кашка у Вас, тёть Марусь? – потягиваясь, спрашивал Антон.
– Да греча. С молочком любите?
– И без молочка-то любим, а с молочком-то ещё лучше. Спасибо, тёть Марусь, золотце.
– Сестра спрашивала: не поколете у неё на дворе чурки? Она вам заплатит.
– Много