.
я сразу все поняла. Катастрофа. Я повесила трубку и разрыдалась.
Вокруг меня жизнь текла, как обычно, – на улице, в моем кабинете на площади Италии, – и это было невыразимо жестоко и безумно странно. Я не хотела видеть этих людей, бегущих по своим делам, эти отвратительно гудящие машины, эти мейлы, сыплющиеся на мою почту. Вспомнились слова друга-писателя: «Смерть, эта бездарная стерва…». От них лучше не стало. Гнев заливал мозг алой волной. Вернуться назад. Чего бы мне это ни стоило.
Остальное никому не интересно: мое горе, дрожащие руки, тактичное и внимательное отношение коллег и начальника, который тоже расстроился и переживал, и, главное, – пустота. Я вернулась домой, позвонила. Дома никого не было. Мой спутник был в отъезде, мама отправилась к родственникам в провинции. Я поставила кантату Баха, поступила банально – банальности иногда идут на пользу – и зажгла свечку. В чашке чая, стоящей передо мной, проплывали все воспоминания, те, которые связывали нас с ней напрямую, наши встречи, наша переписка, наши ужины; но еще и все остальные, те, которые были ей близки и которые, путем некоего действа, волнующего и волшебного, стали близкими и мне: история ее семьи, ее жизни, которую она подарила мне, избрав форму художественного произведения для своих воспоминаний.
Кантата замолкла, в квартире воцарилась тишина. Я вынула и положила в коробку компакт-диск, выключила проигрыватель. Что-то тяжелое, но очень спокойное воцарилось во мне. Я включила компьютер, открыла файл с рукописью. И начала писать.
Последние слова Эвелин, которые Оливье доверил мне, как сокровище, жгли меня изнутри. «Что бы со мной ни случилось, обещай закончить книгу вместе с Каролин». Она все переслала мне перед Рождеством: нить повествования, недостающую информацию, забавные факты, ключевые эпизоды. Оставалось только привести в порядок эту изобильную фактуру. Мы делали это вместе. Мы смеялись, пили белое вино, ставшее уже теплым, задавали друг другу бесконечные вопросы. Нужно ли оставить эту сцену? Представляет ли интерес эта деталь? Ты думаешь, это будет интересно читателям? Были безумная нежность и нежное безумие. Мы планировали летом устроить шумный праздник.
В ночи, которая уже начала обволакивать Париж, я увидела ее голубые глаза, ее улыбку и протянутую ко мне руку. «Теперь твоя очередь» – словно говорила мне она. Я подмигнула ей. Я – ее редакторша. Ее двадцативосьмилетняя подруга. Она была самым безумным и невероятным, что со мной случалось в жизни. Я обещала.
Я закончу эту книгу.
Она смеялась, как смеются дети, когда солнечный свет пропитан запахами сладостей и праздника. На кухне были выставлены сковородки, кастрюли и воки[3] всевозможных размеров, и Люси наедине с этой маленькой хозяйственной армией парила в мечтах в ожидании, когда придет няня. Воскресенье в Сайгоне. Жизнь казалась тогда еще такой легкой и радостной. С самого утра квартира утопала в цветах. Теплый ветер задувал в окна, защищенные решетками, и
Распространенная в Юго-Восточной Азии сковородка с выпуклым дном.