Страх. Олег Юрьевич Скляр
раненых солдат, оставшихся на позициях, вымещая на них всю злобу за понесенные ими потери, за то, что небольшой группе федералов все же удалось от них уйти, за то, что, несмотря на уверенность в своих силах, им всем пришлось испытать страх.
Обманчивое чувство того, что им посчастливилось оторваться от бандитов, расслабило лейтенанта. Успокаивая тяжелое дыхание и начав постепенно отходить от нечеловеческого напряжения, он почувствовал, как от бега дрожат уставшие ноги, как жутко горят в груди воспаленные тяжелым бегом легкие.
Пот струился по спине, по груди, заливал глаза. Силы, казалось, иссякли. Лейтенант в изнеможении присел, прислонившись спиной к нагретой солнцем стене дома.
Бойцы в изнеможении попадали кто куда. Глубоко дыша и надсадно кашляя, они переводили дыхание. Деревья над ними слегка шевелили ветвями, солнце пробивалось сквозь еще не осыпавшуюся желтеющую листву и мягко согревало сухую землю двора, на которой, распластавшись, лежали бойцы. Тишина. Только две курицы, испуганные стрельбой, забились в небольшую яму под забором и о чем-то осторожно кудахтали.
Кроме бойцов и лейтенанта, людей вокруг, казалось, и не было вовсе. Здесь, в этом тенистом дворе, все выглядело таким спокойным и безопасным, что никуда не хотелось уходить.
Лейтенант медленно поднялся и устало пошел осматривать двор. Двор неухоженный, замусоренный и местами поросший каким-то кустарником. Как будто сюда давным-давно не ступала нога человека. Дом был пустой, пропахший сыростью, видимо, хозяева покинули его много лет назад. Сбоку от дома был виден вход в погреб, спрятанный порослью старого необрезанного винограда.
– Прячемся в погреб. Быстро. Не найдут, не должны. Только бы местные не сдали. Авось пронесет.
Все сбежали в глубокий и темный погреб. Лейтенант осветил его зажигалкой. Погреб был заставлен какими-то пустыми бочками, деревянными ящиками, завален старыми, наполовину истлевшими мешками. Он был темным и настолько большим, что бойцы, рассевшись в нем, даже не видели друг друга. Их разгоряченные тела окутал сырой холод погреба. После бега кашель раздирал грудь и горло, но они старались не кашлять, чтобы не выдать себя, судорожно прикрывая рты ладонями. В темноте погреба в полной тишине лишь блестели белки нескольких пар глаз.
Тяжелые мысли грызли мозг лейтенанта: «Кто поможет, услыша ли ли шум боя в дивизии, придут ли на помощь и когда? И опять же, что им делать дальше?»
Лейтенант судорожно вздохнул: «Досидеть бы до ночи, а потом попытаться тихо выйти из поселка и прорваться к своим, к комбату».
Он сидел прямо на полу погреба, прижавшись мокрой от пота спиной к прохладной стене. Он уже понимал, что, находясь в этом подвале, ничего не сможет предпринять, что это он сам захлопнул мышеловку за собой и за оставшимися от его взвода бойцами, что уже было поздно что-либо менять, и что теперь остается лишь надеяться на везение.
«Какой же я идиот»,– произнес лейтенант шепотом и сокрушенно покачал головой. В темноте подвала этого никто