Русская культура заговора. Илья Яблоков
России, вспомнить хотя бы повышенный интерес к сериалу «Секретные материалы»), способствовала переосмыслению этого явления научным сообществом. Оказалось, что теории заговора привлекательны как способ постижения мира не только для фанатиков-маргиналов. В действительности они могут быть особенным способом рационального мышления, своеобразным порталом, «через который обсуждаются социальные явления»[65]. Сторонники нового взгляда обращают внимание на то, что предыдущие попытки объяснить конспирологию способны только локализовать ее среди маргинальных право- и леворадикальных групп, в то время как в конце ХХ в. теории заговора вырвались за пределы этого идеологического гетто. Теперь они – важный элемент современной культуры, присутствующий в кинематографии, музыке, литературе[66]. Как в связи с этим можно проанализировать, кто наиболее склонен верить в теории заговора? Есть ли психологические предрасположенности к такой вере? Какие истории могут считаться теориями заговора, а какие нет? Как быть с историческими фактами, лежащими в основе конспирологии? Делают ли они теории заговора более легитимными?[67]
Типичная фраза, с которой начинается обсуждение той или иной теории заговора, «Я не конспиролог, но…» совершенно ясно отражает природу конспирологии, ее положение в повседневной проблематике как «подавленного знания» (используя терминологию Мишеля Фуко[68]). Джек Братич в связи с этим отмечает, что теории заговора являют пример того, как официальный дискурс, обладающий большей властью и легитимностью, может подавлять знания, несущие информацию о существенных общественных конфликтах[69]. В последние два десятилетия представители различных областей науки – историки, антропологи, социальные психологи, религиоведы, политологи, социологи и культурологи – проделали огромную работу, стараясь прояснить концептуальные и дисциплинарные особенности изучения феномена, продвинуть вперед исследование теорий заговора и тех, кто в них верит, и внесли огромный вклад в изучение этого явления.
Выяснилось, что оно не настолько уж маргинально[70]. Социальные психологи установили, что вера в заговор может объясняться склонностью к недоверчивости и подозрительности. Если кто-то верит в одну теорию заговора, то скорее всего поверит и в другую, даже если они взаимоисключающие[71]. Многое также зависит от ситуации, в которой человек находится. Если политическая партия, которую он поддерживает, проиграла выборы, подозрительность по отношению к выигравшему конкуренту будет выше[72]. Во время кризисов – чрезвычайных ситуаций, войн, техногенных катастроф – также наблюдается рост доверия к теориям заговора[73]. Больше того, никакой патологии в том, что люди склонны в них верить, нет. Эта вера ситуативна и основана на той информации, которая становится доступна человеку и на основе которой он затем выносит суждение
Bratich, J.Z. (2008). Conspiracy Panics: Political Rationality and Popular Culture. Albany: State University of New York Press, р. 6.
Birchall, C. (2006). Knowledge goes pop. From Conspiracy Theories to Gossip. Oxford: Berg.
Olmsted, K.S. (2009). Real Enemies: Conspiracy Theories and American Democracy, World War I to 9/11. New York: Oxford University Press.
См.: Фуко М. Археология знания. Ч. 1. – М.: Гуманитарная академия, 2012.
Bratich, J. Z. Conspiracy Panics, 11.
Oliver J. E., Wood T. (2014). Medical conspiracy theories and health behaviors in the United States.
Wood M. J., Douglas K. M., Sutton R. M. (2012). Dead and alive: Beliefs in contradictory conspiracy theories.
Uscinsky J., Parent J. (2014). American conspiracy theories. Oxford: Oxford University Press.
Van Prooijen J-W., Douglas K. M. (2017). Conspiracy theories as part of history: The role of societal crisis situations.