Дама и лев. Касанова Клаудия

      Аэлис мёрзла, стоя босиком на каменном полу коридора. На ней была только белая хлопчатобумажная ночная рубаха, и ветер сквозь арки доносил из внутреннего двора чистый запах сада. По одной из посыпанных белой галькой тропинок, ведущих к колодцу в центре двора, она вышла в сад, сама не зная, куда идёт. Главное было – идти куда-то, чтобы успокоить дыхание, чтобы бесшумно проскользнуть к себе в спальню незамеченной. Келья, где её поселили монахи по указанию аббата, располагалась на втором этаже, как раз над кухней. Хотя Аэлис и пыталась уснуть, беспокойство, терзавшее её всю дорогу, не давало ей сомкнуть глаз. По совету аббата она помолилась за спасение своей души. В Сент-Нуаре молитвы, возносимые отцом Мартеном в скромной часовне, обычно казались ей не более чем заученными наизусть ничего не значащими фразами, но здесь, среди суровых стен монастыря, под покровом тишины торжественным словам молитвы вернулся их первоначальный глубокий смысл. Впервые за много дней на Аэлис снизошёл блаженный покой. Перекрестившись, она вдруг почувствовала, что голодна, и с колотящимся сердцем спустилась в кухню, чтобы взять немного хлеба. Девушка знала, что ей не следовало выходить из кельи, но дома она привыкла ходить где захочет в любое время дня и ночи. В монастыре же следовало быть начеку и стараться не попасться на глаза монахам. Ей удалось незамеченной добраться до кухни. На большом деревянном столе она обнаружила спелые фрукты, наверняка отложенные поваром на варенье, судя по тому, какие они были сладкие. Она испугалась, услышав во дворе мужские голоса, но когда поняла, что это Озэр и Л’Аршёвек, уступила соблазну и подошла, почти не дыша, к окну, чтобы подслушать, о чём они говорят. Услышанное исторгло у неё невольный крик ужаса, встревоживший рыцарей. Ей едва удалось убежать. Два слова – Суйер и брак – раскалённым клеймом запечатлелись в её памяти и мгновенно стёрли едва обретённое ощущение покоя.

      Она упала на колени у колодца и беззвучно разрыдалась. Запах чёрной земли и мокрой травы показался ей более острым и реальным, чем когда бы то ни было, как будто жизнь вокруг стала ярче и мощней в противовес её мрачной невольничьей судьбе. Надо было искать выход, ведь лучше умереть, чем оказаться взаперти за глухими стенами и стать такой же глухой и слепой к окружающему миру. Она сложила руки и прошептала те же слова, которые повторяла всего лишь час назад. Inviolata, integra et casta est Maria. Богоматерь Дева Мария, одна ты непорочная из женщин. O Mater alma Christi carissima. Стены колодца казались очень высокими, такими же, как Святое распятие, символ