Редгонтлет. Или роман о восемнадцатом веке. Вальтер Скотт

      Дух якобитства XVIII века, особенно восстания 1745 года, более всего, быть может, льстит написанию романа, основанному на достоверных, или близких к тому, событиях. Та война из-за её примечательности не оставила в нынешнем поколении того особенного отпечатка горечи, без которого не обходится ни одно гражданское противостояние. Горцы, главная сила в армии Чарльза Эдуарда, известные своей горячностью, чья мирная жизнь была близка к походной, чья храбрость и твёрдость воспета многажды в поэзии, отступили перед прозой жизни. Образ их вождя, юного и смелого принца, какой не знал усталости в самых трудных походах, был везде и всюду со своей армией, трижды разбив регулярные войска, всё ещё пленяя воображение молодости, и заставляя её преклоняться перед собой, бледнел пред здравым смыслом мудрых, и отступал перед расчётом дельцов.

      Безрассудно смелый принц, как нынче говорят, рисовался героем на миг, яркой вспышкой упавшей с неба звезды, чей свет привлёк своим великолепием мимолётные взоры людей. Но тьма де поглотила того, кто в юности показал себя ненадолго способным лишь на прелюдию к великому действу; и, ничуть не утруждая себя вниманием к рассмотрению всей его судьбы, мы все с уверенностью ныне утверждаем, что несчастья принца отразились на его омрачённой душе наисквернейше – дескать он бежал своих прежних стремлений в погоне за тривиальными наслаждениями.

      А ведь прошло достаточно много времени, прежде чем Чарльз Эдуард стал совершенно не похож на самого себя в юности; ещё долго он излучал бывший блеск, тускнея постепенно, раз за разом, пока не угас на вовсе. Кто-то осуждал его за равнодушие к страдальцам, последовавшим за ним ради самолюбия, какое отмечало всех Стюартов, полагавших свои неизменно высокие амбиции провидением господним, и кто-то говорил о нём с обидою и злостью из-за того, что они вовлеклись в авантюру со всей очевидностью обречённую на неуспех, перекладывая свои неудачи и недовольство на плечи своего поверженного вождя. В действительности же среди последователей принца было не так много тех, кто имел все справедливые основания сетовать. Но эти джентльмены, хлебнувшие настоящего горя, сносили свои страдания с величайшим терпением, и были слишком горды, чтобы судить принца за его невнимание к их бедам, и настолько же мудры, чтобы понимать – вряд ли могли они кого-либо разжалобить на этом свете. Кроме того, большинство изгнанных якобитов, как и высокие влиятельные господа, оставались слишком далеко от принца, чтобы он мог оказать кому-либо помощь и содействие, независимо от того, заслуживали они того или нет.

      Восстание якобитов в 1745—46 годах, будучи лишь малой частью великого заговора, потерпело неудачу из-за отсутствия общего плана действий с заговорщиками в самом сердце Англии, которые предусмотрительно выжидали, избегая в нём участия, и чьи нерастраченные силы бездейственно мечтали о реставрации Стюартов. Фортуна, сопутствовавшая поначалу мятежникам-горцам, укрепила в них надежду добиться куда большего, если к заговору удастся склонить землевладельцев, и тогда они положили бы конец тому, что было начато горсткой отважных горцев Хайленда.

      Но вероятнее всего, эти якобиты просто проглядели ту единственную возможность, где горстка мятежников оказалась всего в одном шаге от молниеносной и решительной победы. Скорость их выступления, необычайная дисциплинированность, сплочённость и единодушие, руководимые ими в течение некоторого времени, были обусловлены в значительной степени очевидной целеустремлённостью небольшой группы восставших. Несмотря на крах принца Чарльза, прочие заговорщики ещё долго потом продолжали строить новые планы, провозглашать бесконечные мятежные тосты, пока их без остатка не выпило время. Выросло иное поколение, которое осталось холодно к тем чувствам, какие теплились в их отцах; и в конце концов угли недовольства, которые так долго тлели без огня, окончательно потухли.

      Однако, пока угасали политические страсти среди обывателя, люди с богатым воображением и слабым представлением о действительности, рисовали себе в умах безумные картины, столь же отчаянные, как и невозможные.

      Из них, по слухам, юный шотландец королевской крови, пал так низко, что дерзнул готовить убийство королевской семьи в Сент-Джеймсском дворце. Если бы этими, никуда не годно состряпанными, уродливыми блюдами заговоров не пичкали иных самых ярых якобитов, нет никаких сомнений в том, что они и впрямь могли б случиться, когда бы не были делом рук кабинета сэра Роберта Уолпола, предпочитавшего плодить и душить мятежи в зародыше, не давая будто б выйти им из утробы на свет, борясь с действительной опасностью посредством мнимой.

      Один