Редгонтлет. Или роман о восемнадцатом веке. Вальтер Скотт
светлой памяти, кроме воспоминаний о святости моей матушки, о чём я не раз говорил, я остаюсь ещё плаксивым ребёнком. Я помню её глубокие вздохи, когда она меня пыталась успокоить, пока я ревел, как десять телят, требуя невозможного. Она тихо умерла, моя добрая мама! Не забыть мне снулые серые лица, тёмные комнаты, чёрные занавесы, таинственное молчание у гроба, причитания на похоронах, и моё непонимание, куда ушла, оставив меня, мама. До того я не знал, что жизнь кончается встречей со смертью. Тогда я впервые увидел её, и она забрала единственное что у меня было.
Старый священник один пришёл за мной, и я с ним долго ехал в неизвестность; он передал меня другому старцу, его я не запомнил, и с ним приехал я в Шотландию – вот и все мои воспоминания.
Я рассказываю эту историю снова и снова в надежде хотя каплю смысла в ней увидеть. Снизойди умом своим пытливым к ней, с адвокатской изворотливой фантазией – сложи в единую картину бред настойчивый под голубым беретом из фактов и условий, и ты станешь мне, нет, не Аполлоном – quid tibi cum lyra?19 – но моим Лордом-адвокатом. А пока выгоню из сердца унылость, и добрых полчаса проговорю с чалым Робином в стойле – мерзавец уже привыкает ко мне, и ржёт приветливо, едва я покажусь в конюшне.
Вороная кобыла, на которой ты уехал намедни утром, надеюсь справится и доставит тебя куда надо, она с легкостью носила Сэма с тяжёлыми дорожными сумками, и должна выдержать тебя под грузом учёности. Сэм славный малый, и пока меня не подводил. Время покажет, ты сказал. Он во всём клянёт своих прошлых приятелей извозчиков, они, как водится, пьяницы; парень божится, что любит лошадей, и сам не съест, но их накормит. В это верится душой, сколь рёбра не торчат сквозь гладкую шерсть Чалого Робина. Впрочем, чтобы его не утянули за собой паломники заезжих дворов, мимо которых никак не проехать, и сколь овёс непобедим, как Джон Ячменное Зерно, неизбежно превращаясь в эль, придётся доглядывать за мастером Сэмом. Дурень! Если бы он чтил мой добрый нрав и проникся ко мне, я б с ним весело провёл время в пустой болтовне; а так я вынужден держать его на поводке.
Помнится, мистер Фэрфорд спросил меня о нём однажды: «Достойно ль сыну доброго отца знаться с тем, кто, как Сэм, весь в своего непутного родителя?» Я тогда спросил у тебя, что твой отец знает о моём? И ты ответил: «Не более твоего, потому что он говорил о Сэме устами народной мудрости». Мне не хочется в это верить, и я не могу сказать почему. Ах, я снова тяну в то же болото. Нет-нет, хотя и хожено оно мною вдоль и поперёк, я за собой тебя не увлеку в его туман коварный. Мне ведомо, что нет ничего презреннее и бесполезней, чем мучить своими стонами уши друзей.
Я с радостью хочу обещать тебе, что мои письма будут настолько же содержательны, насколько я уверен, что они станут регулярны меж нами. У нас есть преимущество в сравнении с неразлучными друзьями древности, кто вёл меж собой переписку. Ни Давид с Ионафаном, ни Орест с Пиладом, ни Дамон с Пифиасом, хотя в последнем случае почта была бы весьма
Quid tibi cum lyra? – Зачем тебе его лира?