Парни в гетрах. Яйца, бобы и лепешки. Немного чьих-то чувств. Сливовый пирог (сборник). Пелам Вудхаус
мне вспомнить Бертрама… Его так звали – Бертрам Лашингтон. Я бросила его через колено и хорошенько отшлепала.
– Но сегодня вечером этого ведь не потребуется? – спросил Арчибальд с легкой тревогой. – Разумеется, я не хочу вмешиваться в ваше понимание роли, или как вы там это называете…
– Как я ВИЖУ роль.
– Вечерние брюки ведь из чертовски тонкой материи, знаете ли.
– Ну хорошо, – с сожалением сказала мисс Малтраверз. – Как вам угодно. Без жестикуляции. Только реплики.
– Огромное спасибо.
– Я скажу вам, что могло бы поспособствовать, – продолжала мисс Малтраверз, повеселев. – Сцена эта очень похожа на мой потрясающий выход во втором действии «Его забытой невесты», но только там все происходит у алтарной преграды. Вы не предпочтете отложить постановку, пока мы не подберем декорации с алтарной преградой?
– Нет, мне кажется, лучше все проделать сегодня вечером.
– Как скажете. Придется убрать некоторые реплики, но вот монологи будут в самый раз. Вы не обидитесь, если я назову вас бессердечным псом, которому следовало бы покраснеть при мысли о том, как он валяет в грязи великое древнее слово «англичанин»?
– Нисколько, нисколько.
– В Истборне можно было оглохнуть от аплодисментов. Ну ладно. Значит, в четверть десятого сегодня вечером.
– В четверть десятого как штык, – сказал Арчибальд.
Казалось бы, теперь, когда все так удачно сложилось, мой племянник Арчибальд должен был бы испытать облегчение. Отнюдь! В этот вечер, когда он в «Савое» апатично ковырял поданные ему блюда, мысли о том, что он исполнил долг чести, как подобает Муллинеру, оказалось мало, чтобы избавить его от гнетущей депрессии и мучительных опасений.
За соблюдение традиций своего древнего рода приходится дорого платить. Как просто было бы не-Муллинеру написать Аврелии письмо с расторжением их помолвки, а затем уехать куда-нибудь и затаиться, пока все не придет в норму. А он сидит здесь и ждет, что его опозорят в фешенебельном ресторане, полном друзей и знакомых.
Он всегда так гордился своей заслуженной репутацией. Когда он ходил по лондонским улицам, ему нравилось думать, что люди кивают ему вслед и шепчут: «Это Муллинер! Тот, который имитирует куриц!» Но с этого вечера восхищенная фраза претерпит изменения. Шептать будут: «Поглядите-ка! Видите этого типчика, Муллинера? Это ему закатили ту еще сцену в гриль-баре «Савоя». Горький вывод, который ни на йоту не утратил горечи при мысли, что в служении своему искусству его сообщница вполне может увлечься, забыть их джентльменское соглашение и все-таки его отшлепать.
И потому он очень невнимательно следил за тем, что говорила Аврелия. А она была очень оживленна, и ее серебристый смех часто вплетался в шум и гул разговоров вокруг. И всякий раз он, казалось, пронзал Арчибальда как электродрель.
Он посмотрел по сторонам и содрогнулся, узрев то, что узрел. Каким-то образом, когда у него возникла мысль об этом спектакле, ему представилось, что сцена разыграется в «декорациях», как выразилась