Дело о полку Игореве. Хольм Ван Зайчик
появился… Его под руки – а он говорит, видение, говорит, мне было, нестроение в столице начинается… И тут же кадр, Елюй сказал, сменили, и пошло про новостройки. Но он-то со мной не про суфия поговорить хотел, просто к слову вспомнил, о нестроении – все, мол, одно к одному. Он про Ртищева поговорить хотел.
Богдан подобрался.
– И что он знает о Ртищеве?
– Вот то-то и оно. Странно, он сказал, что только один Ртищев самоубийством жизнь покончил. Представляешь? Я конечно удивился, спрашиваю: да что ж тут странного? Наоборот, странно, когда благополучный человек в полном расцвете сил, истово служащий родной стране, вот так с собой поступает.
– И что же он тебе ответил?
– О, я же говорю: заучился наш сюцай! – Баг махнул рукой. – Конечно, перед экзаменами такое напряжение, кто хочешь заговариваться начнет… Он и говорит: от обиды, говорит, в этой стране любой русский вполне может покончить с собой. Вот так вот. Я даже, честно сказать, растерялся. Совсем не о том с ним говорить думал… Но спрашиваю: в каком смысле? А он: русские-де в Ордуси самые несвободные, их все гнетут и унижают, видишь ли. Для величия и единства Ордуси они постарались и продолжают стараться больше всех – а где благодарность? Пора, мол, их освободить. И он, Елюй-то, все для этого сделает.
– От кого освободить? – поинтересовался Богдан. – И потом… Елюй – разве русский?
Баг пожал плечами:
– Конечно, нет! Просто какая-то нелепица. Я его о том же спросил. Извините, мол, сюцай, но вы-то из Ханбалыка, древнего рода, так откуда ж вы это взяли? А он в ответ: знает, мол, прочитал. Что же до его собственной национальности – то какая разница? Ему, мол, даже удивительно немного, что я задаю подобные вопросы… ведь русский – это не национальность, это особое состояние души. Понял, драг еч? – Баг несколько искусственно рассмеялся.
– Ну и ну! – пробормотал Богдан, поправляя очки. – И где же он такого начитался?
– Извини, я не успел выяснить – с минуты на минуту тебя ждал. По-моему, он перезанимался просто, под надзором-то Судьи Ди. Тот с любого три шкуры сдерет.
Кот на коленях у Богдана, поняв, что речь идет о нем и о его наставнических способностях, поднял голову открыл пасть и протяжно, жутковато зевнул.
– И потом… Я вот представил тебя, такого обиженного, понимаешь, такого угнетенного… Ты же, как я мыслю, русский?
– Конечно, – ответил минфа Оуянцев-Сю. – Вполне.
– Обижаешься на меня, нерусского? Или, скажем, на… не знаю даже. На Раби Нилыча твоего?
– Угу, – проговорил Богдан. – Каждый вечер зубами скрежещу. Полночи ворочаюсь, спать не могу от угнетения.
– Вот-вот! У меня настроение – три Яньло, а все ж таки, понимаешь, чуть не засмеялся. Только кивнул для вида. Мало ли у молодежи завихрений. Посвободней стану – буду уделять ему побольше внимания. Парень он хороший, хоть и с закидонами… – Баг был излишне многословен, говорил в несвойственной для себя расплывчатой манере, и Богдан понял наконец, что друг не решается о чем-то сказать, о чем-то важном, о чем сказать совершенно необходимо