Начинается ночь. Майкл Каннингем
девушки есть что-то сектантское (решительные черты лица, строгий маленький рот), она могла бы быть амиш, несмотря на футболку с Кортни Лав и зеленую кожаную курточку. Это симпатичная и, по-видимому, неглупая девочка. Вот она разглядывает мертвую акулу, стоя рядом со своим бойфрендом (кстати, очевидно, что он гей – интересно, сам-то он уже это знает? А она?), и Питер на какой-то миг влюбляется в нее, вернее в ту женщину, которой она станет лет через десять (вот она, в обтягивающем переливчатом платьице, хохочет на вечеринке), но тут мальчик что-то шепчет ей на ухо, и они уходят, и Питер никогда больше ее не увидит.
Би злится на него. Кажется, что так будет продолжаться всю жизнь, но вообще-то ей всего лишь двадцать. Тем не менее… Она загнивает там в Бостоне; бледная, худая, никуда не ходит, ни с кем не видится; ни бойфрендов, ни особых интересов, ничего кроме решимости устроить свою жизнь в практическом отношении, кроме убежденности, что искусство – нелепость, что на самом деле означает, что Питер нелеп, а это, в свою очередь, означает, что Питер с помощью всяких хитроумных уловок обольстил ее, устроил так, что она все эти годы любила его больше Ребекки, что, как она недавно поняла, и является причиной ее неизбывного одиночества и периодически наваливающейся на нее депрессии, ее разочарования в мужчинах и трудностей в общении с женщинами.
– Она впечатляет, – говорит Бетт про акулу. – Как ни убеждай себя, что это только жест, просто мертвая акула, что их полным-полно в любом музее естественной истории, но когда ты стоишь перед ней в галерее…
Бетт с годами превратилась в женщину с тяжелыми бедрами, типа “груша на ножках”. На ней черные “Рибоки”. Когда она бесстрашно наклоняется к акульей пасти, то выглядит трогательно, но не геройски, хотя что-то геройское в ней, может быть, все-таки еще осталось, а вот силы уже нет. Совсем… Даже безумного с привкусом обреченности величия Ахава, хотя раньше и в ней было что-то от его фантастической убежденности (достаточно вспомнить, каких художников она привечала). Однако сегодня, в этот воскресный день в Метрополитен, она просто старушка, заглядывающая в пасть мертвой акулы.
Питер подходит к ней и встает рядом.
– Это мощный жест, – говорит он.
Сквозь стекло и смутные отражения Питера и Бетт видны акульи челюсти: вот жутковатые зубы, вот белесое “жерло”, в верхней части проморенное голубым, но, чем ниже, тем становящееся все серее и серее, и, наконец, сливающееся с нутряной чернотой.
Бетт не сказала Питеру всей правды. Хирург не смог убрать всю опухоль целиком. Она не поправится. Питер осознает это с внезапностью, в чем-то схожей с животной паникой при виде акулы. Крошечный кусочек пленки стирается в его сознании, и ему уже ни за что не вспомнить, когда и где – в “ЙоЙо” или позже? – он вдруг ясно понял, что дело плохо: Бетт скоро умрет. Вот почему она закрывает свою галерею прямо сейчас. Вот почему Джек уходит из Колумбийского.
Питер берет Бетт за руку. Он делает это непроизвольно, почти автоматически и только потом пугается – не слишком ли это дико и сентиментально? Не