Лунный дождь, или Про друга, который улетел. Альберт Григорьевич Горошко
на множество вихрей хвост. Кометы эти были фиолетовых, бордовых, оранжево-золотистых, бирюзовых и изумрудных оттенков, переливавшихся, как мыльные пузыри или масляная пленка на воде. Они заметили меня и столпились вокруг, точнее, восфере от меня. Я отчетливо слышал их тонкий звон – они, должно быть, говорили обо мне. Казалось, что я нахожусь в центре звенящего мыльного пузыря. Я стал разбирать некоторые слова и фразы.
– Новенький, только что прилетел! – звенела сине-бирюзовая комета. Ей вторила другая – красно-пурпурная:
– Совсем молоденький, еще бесцветный.
Я посмотрел на себя – я и правда был абсолютно прозрачным, как капля воды в масляной краске.
Вдруг в одном месте цветная сфера начала вращаться вокруг увеличивавшейся в размерах воронки, куда тут же влетел черно-коричневый игольчатый комок, за ним еще, еще и еще один. Постепенно вся звенящая сфера была оттеснена от меня этими колючками. Они молча висели со всех сторон, напряженно вибрируя. Я никак не мог сосредоточиться ни на одной из них из-за этой вибрации. Наконец они задвигались медленнее и стали гудеть, как лесные шершни. Звук был неприятным. Я почувствовал досаду и раздражение, и увидел, что мой хвост, а я имел его теперь, из прозрачного становился бурым. Напряжение нарастало, мне становилось некомфортно и я снова вернулся к земле, так же незаметно, как и покинул ее.
6
Был девятый день с того момента, как я… Родители сидели за столом, на котором покоились нетронутыми несколько тарелок и бутылка водки. Посередине стояла на подставке для книг моя последняя школьная фотография. Мой пустой стул был придвинут к столу, и напротив него блестела одинокая рюмка, накрытая кусочком ржаного хлеба. Странно, мне в жизни ни за что не налили бы водки, подумал я и посмотрел в постаревшие лица отца и мамы. Я почувствовал угрызения совести, какие должен был, наверное, ощущать самоубийца. Но ведь я таковым не был. Со мной произошел несчастный случай, несмотря на заключение врачей о сердечной недостаточности. Я прочел этот документ, лежавший на самом виду на полке стенки, из которой меня не так давно выпиливал доктор. Я перелетел в другую квартиру, к моему другу. Он сидел в своей комнате, увешанной плакатами хэви-металл групп, в обществе Ленки, которая, кажется, что-то рассказывала ему обо мне. Он гладил ее по руке, словно старался утешить. Я подумал, что, может быть, у них что-то получится, и сам удивился своей мысли. Я же сам пытался ухаживать за ней и, когда однажды друг подарил ей на день рождения букетик из трех роз, чуть не подрался с ним. Почему же сейчас я не испытывал к ним чувство обиды, почему не обвинял их в предательстве? Мне наоборот стало так светло и покойно рядом с ними, точно я был внутри каждого и одновременно самим собой. Я понял, что они сейчас говорят обо мне, и это общее воспоминание делает их ближе. Раньше я никогда не замечал, что Ленка как-то реагирует на внимание мальчишек из нашего класса, она просто воспринимала это юношеское обожание как