Завещание Шекспира. Кристофер Раш
убрались с бедер и скрестились на груди, выражая неудовольствие, но не полную враждебность. Фрэнсис остановился, перевел взгляд с меня на нее, взвесил ситуацию и сделал надлежащую запись.
И добавь еще кое-что, Фрэнсис.
Также я даю и завещаю трем сыновьям ее – Уильяму Харту… Как зовут второго, Энн?
– Да кто их разберет, этих Арденов?
Фрэнсис смотрел на нее недоуменно, но внешне дипломатично.
– Вообще-то, они Харты, госпожа Энн.
Она величаво покинула комнату, вытолкнув малышку Элисон вперед себя.
– Уилл, подскажи, как зовут второго Харта.
Не могу припомнить. Запишем позже. Третьего зовут Майкл. А вот среднего я всегда забываю.
…и Майклу Харту – сколько?
…по 5 фунтов каждому.
– Когда выплатить?
…которые должны быть выплачены в течение одного года после моей смерти.
– Готово!
Фрэнсис осушил мой стакан и взялся за свой.
– Слушай, может, продолжим, пока дело спорится? Какие будут распоряжения насчет Джудит?
С Джудит сложнее. Давай вернемся к ней попозже.
– А твоя племянница, Элизабет Холл?
С ней все не менее запутанно.
– Отчего же? В чем загвоздка?
Ни в чем – то есть в самой сути. Объясню потом. А пока отпиши Элизабет всю мою серебряную посуду, за исключением моей широкой серебряной и позолоченной чаши, которую я теперь имею в день написания настоящего моего завещания. Так пойдет?
Да, Фрэнсис. А потом – я даю и завещаю поименованной дочери Джудит мою широкую серебряную и позолоченную чашу. Ей она всегда нравилась.
– Хорошо. Это мы уладили.
Точно?
– Ты не веришь своему адвокату?
Верю.
– Тогда не волнуйся – все будет так, как ты того захочешь.
Не волнуйся? Как же не волноваться, когда вокруг одни бабы! С сыном все было бы гораздо легче.
– Что есть, то есть, Уилл. Это уж что тебе подарила жизнь.
Скорее, с чем она меня оставила! Живу среди суетливых баб, все до единой неграмотные, никто из них не в состоянии прочесть ни единой написанной мной строки. Господи, когда мне было восемнадцать лет, я и представить себе не мог, что все вот так закончится! Тогда мне казалось, что женщина есть чудо на земле.
– Так когда ж это было! Ты был зелен и влюблен.
Вот именно, пестики-тычинки. И была одна такая тычинка, которая взяла меня за мой невинный пестик и бесповоротно изменила мою жизнь. Тогда она была еще котенком, а теперь превратилась в старую когтистую кошку.
– Ой, Уилл, что-то меня разморило. Я, старина, пожалуй, разложу кровать и полчасика прикорну, хорошо?
Да сколько угодно, Фрэнсис. Я не тороплюсь.
– Хр-рррррррррр.
Шекспиры и Хэтэвэи были старыми друзьями, Фрэнсис. Ты хоть чуточку меня слышишь? Будем считать, что да. Мама рассказывала, что когда-то отец и Ричард Хэтэвэй могли перепить любого в Стрэтфорде, могли выпить бочку на двоих, а потом часами рассуждать об умозрительных предметах: о земном и небесном – о работе и вере. «Этим двоим никто не нужен! –