Маринисты. Елена Сазанович
Знаете, у нас каждого свой путь в жизни. Она – романтическая натура. Я – старый циник. Я бы, поверьте мог гораздо больше для нее сделать, если бы она так не сторонилась меня…
– И все-таки, о какой фантастической блажи вы упомянули, – перебил я его на полуслове.
Он широко улыбнулся. И я вновь отметил про себя, как много у него зубов. И как они могут умещаться в его маленьком рте?
– Фантастическая блажь? – его очки загадочно блеснули. – И он посмотрел на часы. – Тайна – это тоже один из разрушителен скуки. И, возможно, самый сильный разрушитель. Но что вам могу ответить я, старый циник и практик? Про все остальное, думаю, и без меня вам постараются насплетничать наши жители. А мне, увы, пора, – и он развел маленькими руками. – Господ Бог пока, к сожалению, не спасает от приступов мигрени, язвы, бронхита. Пока этой черной работой приходится заниматься мне.
И он стал собирать свой маленький круглый чемоданчик. Типичный сельский врач. Маленький, очкастый демагог с круглым чемоданчиком в руках.
Я направился к выходу.
– Тим, – окликнул он меня на пороге. – Вы ее любите?
Только я было собирался ответить на нетактичный вопрос. Он вновь не дал мне раскрыть рта.
– Хотя я спрашиваю глупости. Только в конце жизни, пережив многое и многих, можно понять, кого мы действительно любили на этой земле, а кого – ненавидели.
– Чтобы это понять, я не собираюсь дожидаться конца, Бережнов, – глухо выдавил я. – Я это уже понял.
– Значит только вы и сможете ее уберечь, Тим. Только вы…
– Я постараюсь, – и я бесшумно закрыл за собой дверь.
Я шагал размашистым шагом по поселку, гордо подняв голову вверх. Жители уже потихоньку покидали свои укрытия. И некоторые даже садились на лавочку, чтобы подробнее меня разглядеть, ничего не упустив. Я им охотно предоставлял эту возможность. Они уже, по-моему, привыкали к мысли, что я есть, что я люблю Марину, что у меня рваные джинсы, грязные кеды и небритая физиономия. Впрочем, ко мне было привыкнуть легче всего. И я уже догадывался, что ко мне относятся как к бездельнику, который без конца торчит у моря и балуется от безделья красками. Впрочем, им, действительно было трудно меня понять. Им, привыкшим к тяжелому физическому труду на жаре, было трудно понять не менее тяжелую работу мозга, загроможденного образами, отрывками снов и видений. Но я уже становился фактом их жизни. И я не сомневался, что совсем скоро они начнут со мной здороваться, улыбаться. А потом в один прекрасные день я им наскучу и они вовсе забудут о моем существовании. И все же… Все же почему они так и не привыкли к Марине, какой бы замкнутый образ жизни она не вела. Нет, здесь определенно что-то другое…
Слон догнал меня на краю деревни. И пошел своей неуклюжей походкой рядом. Я убавил шаг. Мне он определенно нравился. И я догадывался, как много он знает. Возможно, больше всех, но бессилен что-либо рассказать.
– А, это ты, Слон, – улыбнулся я. – Вот так, Слон… – не знаю почему, но мне почему-то захотелось говорить, наверно, потому что был уверен в нем как в самом благодарном