Закон проклятого. Дмитрий Силлов
же с той поры замкнулся в себе. Он мог часами сидеть на одном месте, глядя в одну точку, и вдруг иной раз выдавал такое, что глаза на лоб лезли не только у приютившего сироту старого, одинокого деда Евсея Минаича, но и у всей деревни. То, не выходя из избы, скажет, где искать отбившуюся от стада корову, то упредит народ схоронить лошадей, а наутро люди найдут в окрестностях села следы стоянки большого цыганского табора, то подойдет к десятилетней девчонке, сироте-замухрышке, и ни с того ни с сего на полном серьезе скажет:
– А ведь, когда подрастешь – поженимся, судьба у нас такая… Жаль только, счастья нам не видать…
Девчонка та тоже, как говаривал народ, была «чуток блаженненькая». Её ещё в младенчестве нашли завёрнутую в пелёнки на крыльце и приютили добрые люди. Да только ребенок рос «не от мира сего», молчаливым и замкнутым. Днём и ночью могла девочка бродить по лесу, выискивать какие-то травы и корешки, перебирать их, что-то пришёптывая и напевая про себя.
Приёмные родители до поры до времени считали это своего рода игрой. Однако, когда «дитё неразумное» своими корешками вылечило безнадежно порванного медведем на охоте пса, к увлечениям ребенка стали присматриваться внимательнее. Оказалось, девочка может запросто сидеть возле самого злющего волкодава и что-то ему рассказывать, а здоровенная, лохматая псина слушает, свесив голову набок, и чуть ли не кивает лобастой башкой, поддакивая и соглашаясь. Может подойти к корове, у которой пропало молоко, погладить грустную, мягкую морду, пошептать что-то в ухо, скормить корешок… Глядишь, на следующее утро бурёнка даст ведро отличного молока.
Но люди опасаются всего непонятного, и, хотя знахари и ведуны в российской глубинке так же естественны, как в городе сантехники, сироток сторонились, дети не играли с ними, да и сами они особо не стремились к общению. Всё чаще их видели вместе – то в лесу, то просто на завалинке рядом с дедом Евсеем Минаичем, потягивающим самокрутку.
– Ты, Колька, энтот корешок зря сорвал – его только по осени брать надо, настаивать долго, а силу он набирает к Рождеству, – разъясняла Наталья своему самозваному «жениху».
– Ну и что, – пыхтел Колька. – Ты бы лучше корове бабки Тропчихи загодя свое слово сказала, а то она вскорости опять молока давать не будеть…
– И откель вы про всё знаете, – дед Евсей качал седой головой. – Мальцы ведь, а об таком судачите, от чего и у взрослого голова вспухнет…
А «мальцы» подрастали. Народ говорил о них разное, но в беде первым делом шел к избе деда Евсея, рассуждая про себя: «Один бесёнок не подсобит, так другой авось не откажет».
Девчонка совсем уж переселилась к деду. Приёмные родители не возражали, порешив: «Баба с возу – кобыле легше», – ведь в голодные послевоенные годы каждый лишний рот в семье был обузой, а подросткам и несли, и везли уже со всей округи. Особенно после того, как однажды во двор деда Евсея вихрем влетела телега, на которой убитый горем мужик привез аж из самого райцентра свою жену, два дня назад укушенную змеёй и уже распухшую