Последняя комета. Матс Страндберг
добавку, хотя не чувствовала голода, просто поскольку знала, как он радуется, когда я ем. Подобными вещами мне приходится заниматься постоянно в качестве некого покаяния.
И я не могу плакать в присутствии Миранды. Моей милой сестренки. Бывая у меня в больнице, она чаще всего таращилась в свой айпад. Она будто стеснялась меня, словно я стала чужой, посторонней для нее. Казалось, что у нее масса вопросов ко мне, которые она не осмеливается задать.
И пока я лежала там, у меня было ощущение, что я больше не существовала. Превратилась в одну большую раковую опухоль. И мой мир все время сжимался. Я не сопротивлялась этому, хотела просто исчезнуть. Я сторонилась собственных друзей. Притворялась спящей, когда они приходили навестить меня. Закрывала глаза и слушала их нервные перешептывания. Испытывала облегчение, когда они уходили. Они приносили цветы, которые не разрешалось ставить в моей палате, и шоколад, который я не могла есть. Они делали селфи со мной, когда я даже не хотела видеть себя в зеркале.
Я просто хотела, чтобы они вели себя как обычно, во всяком случае утверждала это. Но мне было невыносимо слушать их болтовню о вечеринках и планах на будущее. А еще меня бесило, когда они, упоминая о своих проблемах, использовали английское «bad hair day»[2], а у меня уже практически не осталось волос. На самом деле мне хотелось, чтобы не они были такими, как обычно. Я сама хотела стать такой, какой была раньше. Недели, когда я лежала в изоляторе, приносили облегчение. А когда я возвращалась в палату, я придумывала всякие предлоги, лишь бы они не приходили ко мне. Я знала, что мои друзья хотели мне только хорошего, они хотели помочь. Но я прекрасно понимала, что они не поймут, что мне приходилось терпеть. Я злилась, когда они называли меня «смелой» и «мужественной». Ведь на самом деле я не являлась ни той, ни другой. У меня просто не оставалось выбора. Знали бы они, как сильно я боялась. Как сильно озлоблена была, каким несправедливым казалось мне все происходящее. Я никогда не думала: «Почему мне выпал этот жребий?», потому что это значило, что кто-то другой этого заслуживал. Но имей я такую возможность, я, без сомнения, перекинула бы мою болезнь на кого-то другого. И это правда.
Наш тренер Томми ни разу не садился, когда приходил в больницу. Он стоял рядом с моей кроватью и, нависнув надо мной, говорил, что мне надо «смотреть на это как на соревнование» и «ясно видеть цель перед собой». Он был полубогом в моем мире на протяжении многих лет. Для того чтобы мы пахали в бассейне каждое утро и жертвовали ради этого всем, нам нужен был кто-то вроде Томми для поддержания в нас веры, что плавание важнее всего на свете. Веры в то, что весь наш труд стоил того. Он заставлял нас работать на пределе возможностей, никогда не сдаваться, до конца продолжать борьбу. Нас тошнило от изнеможения, мы плыли, превозмогая усталость, когда мышцы, казалось, каменели, тогда как он измерял наши достижения в десятых долях секунды. И в те короткие мгновения, когда мы, как пловцы, достигали нирваны, дрожа от эйфории и избытка
День, когда все идет наперекосяк (буквально «день растрепанной прически»)