Вероятно, Алекс. Дженн Беннет
«Четыре», – показывает попутно четыре пальца и отпускает в мой адрес какую-то гадость по поводу женского идиотизма. Продавать с лотка чурро мне кажется все заманчивее и заманчивее.
– Зеленый означает положение «включено», красный – «выключено», – произносит голос Портера где-то рядом с моим лицом, чуточку ближе, чем полагается.
Когда он задевает свей кудрявой шевелюрой мое плечо, по руке прокатывается незваная волна дрожи. От него исходит солоноватый запах, как от океанской воды; интересно, он сегодня занимался сёрфингом? А почему мне до этого есть какое-то дело? Он тянет руку и хлопает ею по стойке, немного меня пугая.
– Да-да, мне все понятно, – говорю я.
Потом, не говоря больше ни слова, опускаю глаза на кнопки управления двухсторонним переговорным устройством, помеченные надписями «Внешний» (чтобы я могла слышать посетителей) и «Внутренний» (чтобы они могли слышать меня). Зеленая. Красная. Все ясно.
– Вам наверняка захочется постоянно держать внешний микрофон включенным, но если не хотите сойти с ума – держите пальцы на кнопках и внутренний микрофон включайте только в случае необходимости, – советует он.
Об этом нам говорили еще на инструктаже, и теперь я об этом постепенно вспоминаю. Грейс от волнения не находит себе места, и Портер переключает внимание на нее. Субъект у окошка нетерпеливо тычет в стекло своими четырьмя пальцами. Я сдаюсь, нажимаю обе зеленые кнопки и говорю:
– Добро пожаловать в «Пещерный дворец». Четыре билета для взрослых?
Всю работу делает компьютер. Я беру у субъекта банковскую карточку, печатаю билеты, и мистер Зануда со своей занудной семьей проходит через турникет. Следующий. Этот расплачивается наличными. Я слишком долго отсчитываю ему сдачу, но в целом могло быть и хуже.
В том же духе продолжается и дальше.
В какой-то момент Портер выскальзывает из будки и оставляет нас одних, но ничего страшного в этом нет. Мы вполне можем справиться и сами.
Памятуя о том, как холодно было в главном зале в день инструктажа, я надела еще один кардиган. Но сейчас, когда в очереди стоит десять человек, понимаю, почему будку по продаже билетов называют Парилкой. Кондиционера здесь нет. Нас заперли в конуре, выше пояса сделанной сплошь из стекла, солнце изливает на наши лица свои лучи, напитывая теплом, будто орхидеи в какой-то дурацкой оранжерее.
Я стаскиваю кардиган через широкие рукава жилета, при этом каждые несколько минут мне приходится крутиться на стуле, чтобы открыть кому-нибудь дверь – дежурному смотрителю Кэрол; парню, поставленному за стойку информации, который предупреждает нас, что одному из посетителей надо переснять фотографию на абонемент, потому что нынешняя ему «ненавистна»; и добрейшему мистеру Пенгборну, притащившему сдачу для больших транжир, неизменно желающих рассчитываться стодолларовыми купюрами. Каждый раз, когда я вращаюсь на стуле, открывая дверь билетной кассы, мне приходится: (А) ударяться коленными чашечками о металлический ящик для денег, и (Б) впускать в будку