Живые мишени. Роман Всеволодов
в жизни – сделать кому-нибудь плохо. Это они, непонятные злые люди, поменяли все в стране, выгнали их с семьей из дому, забрали любимые вещи, это они убили доброго дядю Григория, который молитвами своими брал боль Алексея на себя и который, кроме того, рассказывал у его постели столько удивительных сказок: о злой колдунье Бабе Яге, что обманом хотела завлечь в огонь бесстрашного царевича, о принцессе, что ночами превращается в птицу и боится быть убитой возлюбленным своим, так метко стреляющим из охотничьего ружья, о верной дружбе серого волка и лесного медведя… много сказок было рассказано дядей Григорием у постели Алексея. Особенно ценил цесаревич то, что «отец Григорий» не обрывал на полуслове сказки свои, когда видел, что смыкаются веки умиротворенного ребенка. Все равно не уходил, рассказывал дальше, всегда до конца, и обрывки этих сказочных историй доносились до Алексея уже сквозь сон, давая потом ощущение полнокровной самостоятельной жизни всех этих волшебных перипетий, которые продолжают существовать сами по себе, вне зависимости от того, слушаешь ты их или нет.
Некому больше заговаривать боль, некому рассказывать такие сказки, и заменить их может только мамино тепло, поэтому так хочется, чтобы она именно сейчас, каждую секундочку, была рядом и смогла бы оградить совсем обессиленного болезнью Алексея от злых непонятных людей, которые все ищут, как сделать новые пакости. Даже папа бессилен перед ними.
Раньше любой, даже самый взрослый человек, был обязан подчиняться ему, а теперь он сам слушается других как маленький ребенок. Слушается, даже когда категорически не желает делать то, чего от него хотят. Вот как несколько дней назад, когда все эти злые люди потребовали, чтобы он снял с себя погоны. Мальчик хорошо помнил, как папа отдавал приказы самым важным генералам и по одному лишь мановению его руки бесстрашно двигались навстречу неприятелю целые полки. А теперь папа не только не самый главный на все еще продолжающейся войне – ему не позволено больше защищать свою страну и в ряду простых солдат. Какие-то люди, которых мальчик никогда не видел в Ставке (где прежде принимались самые ответственные военные решения), захотели отобрать заслуженные в самом сердце войны погоны и у самого Алексея.
– Папа, я не буду снимать погоны, – твердо сказал он отцу.
– Пожалуйста, я прошу тебя, – ответил тот, – так надо. Поверь мне. Это не потому что ты слабый. Ты все равно и сейчас и всегда будешь намного сильнее, чем они. Просто иногда нам приходится делать то, что мы не хотим.
Алексей помнил, что он (у кого и игрушечное ружье-то давно отобрали, и погоны снять заставили, и кому не позволяют выходить за забор) все равно сильнее всех этих взрослых, угрюмых, так редко улыбающихся людей, не выпускающих из рук тяжелые винтовки. Он помнил это, когда, разозленный, что они взяли да и сровняли с землей ледяную горку (ту, что Алексей старательно строил с сестрами целый день и которая успела подарить им немало минут настоящего, уже забытого, веселого смеха), в желании доказать, что он сильнее, в стремлении,