Провинциальные тетради. Том 2. Вячеслав Лютов
тине Крюков змей
Прекрасно вьется. Все темней
Край неба. В тишине укромной,
Как встарь, бордели ждут гостей.
5.
Как прежде, Невского чума
Тасует праздничных прохожих
По магазинам. Но все строже
Собор Казанский. Там тюрьма
Реликвий духа и ума.
Гостиный Двор стозевен тоже
И в арках черен, как сурьма.
И нам, похоже, невдомек
Средь петербургского тумана,
Что кто-то (уж наверно спьяну)
На гибель город сей обрек.
Ты чувствуешь: приходит срок
И с желтых окон, как с экрана,
Заговорит иной пророк.
И Петр безжалостной рукой
Сотрет с холста рисунок свой…
АЛЕКСАНДР БЛОК И СМЕРТЬ
Заметки к поэме «Двенадцать» (1996)
Как тяжко мертвецу среди людей
Живым и страстным притворяться!..
А. Блок
* * *
Удивительно жить в эпоху, когда старые идеи и ценности слишком значительны, а новые, если и появились, то еще не вошли в обиход. Привычка – дело жестокое; от нее нельзя отказаться в одночасье; она всякий раз будет напоминать о себе. Именно этой печатью привычного восприятия помечена оценка поэмы «Двенадцать», ставшей для массового сознания «символом революции».
Этот миф о «Двенадцати» оказался слишком въедлив – так много в ней революционных образов: и отряд красноармейцев, и паршивый пес старого мира, и мировой пожар на горе всем буржуям, и неугомонный недремлющий враг, и свобода без креста. Есть и околореволюционные образы: голытьба, грабежи, убийства. Ныне подобная символика явно не в моде – заново «перекрещенные», мы от прошлого «открестились» и предпочитаем «вредную поэму» обходить стороной. Упоминать о ней в окололитературных кругах считается дурным тоном, в околонаучных – никакой диссертации не защитишь…
Но все же стоит вспомнить, что мода весьма переменчива, и не резон попадать в зависимость от нее. И в этих привычных стереотипах мало кто замечает, что внешняя революционность поэмы совершенно заслонила личную трагедию Блока как художника, трагедию, по сути, похоронившую поэта заживо…
* * *
Но прежде: о спорах, которых вокруг поэмы было превеликое множество.
Символисты, пусть в лице «семейства Мережковских», «зело обидевшихся» на Блока и решивших «не подавать ему руки», дальше вербального уровня в прочтении поэмы спуститься не захотели (в этом, кстати, вообще беда Мережковского) – и определили поэму как элементарное заигрывание с большевиками.
Другой лагерь, марксистский, пусть в лице Луначарского, предложившего в финале поэмы вместо Христа явить в лучшем случае Ильича, в худшем – хотя бы матроса, также не соизволил заглянуть за лексику, но зато мигом растащил поэму по плакатам.
Первые же взвешенные оценки поэмы появились уже после того, как накал страстей несколько спал, а сам Блок умер. Мы остановимся пока на двух именах: К. Чуковском и Ю. Айхенвальде – благо, и тот, и другой заложили «магистрали прочтений и ошибок».
У Чуковского есть положения общепринятые