Милая. Лина Кирилловых
рыбы из помойного ведра, пригоревшим, с мерзким луком омлетом, пылью, ветошью, прокисшей старостью. Эгле, скрипнув дверью, зашла в коридор, и Донован позлился: невовремя. Хотя, конечно, присутствие женщины слегка успокоило миссис Грейхарт.
– Эгле, – вдруг решил Донован. – Побеседуй-ка.
Он вышел на улицу, и чёрный кот, промчавшись пулей под ногами, исчез за разноцветным сараем, где грохотал полуглухой старик. Груды железных листов у стены казались наворованными, а трудолюбие мистера Грейхарта – чуть преувеличенным. Донован, чавкая по осенней грязи и запахивая на ходу пальто, приблизился к провалу двери. Внутри ярко горела оранжевым лампочка.
Старик Грейхарт чинил обтрёпанное кресло. Багровая обивка протёрлась и местами встопорщилась, прорвавшись от усиленного пользования. В кресле перебывало немало седалищ: они громоздились в него в ожидании бейсбольного матча, тупой сальной комедии, орущего до хрипоты ток-шоу. Обитатели кладбища, родители Дрейка, вероятно, тоже там сиживали. Ящики и полки с грудой хлама неопрятно темнели за горбатой спиной. Грейхарт увидел на пороге тень Донована. Вряд ли услышал, как детектив хмыкнул. Но повернулся с готовностью.
– Это – ваше хобби? – громко спросил Донован.
– С нашей жизнью – необходимость, – хрипло ответил старик.
Обвисшее унылое лицо его пятнал коричневым пигмент. Грейхарт пошамкал ртом, будто жуя. Вставная челюсть, определил Донован. Попытка старика реанимировать кресло напоминала тянущееся в никуда утверждение. «У дома есть хозяин», или «я всё ещё хозяин», или «и беззубый старый пес рычит». Донован кивнул.
– Участникам войны не доплачивают. Ваша военная пенсия, я это имею в виду. Оскорбительно малая.
Старик моргнул морщинистыми веками.
– Заметил на фото в гостиной. Совсем молодого солдата.
– Я был, – сказал Грейхарт, – когда-то. Да. Но, – складки лица дёрнулись от удивления, – в гостиной не висят мои карточки. Они в альбоме… Э?
– Я проверял свою догадку. Извините.
Грейхарт забулькал – необидчиво захохотал.
– Однако, офицер… детектив… Вы детектив? Вам, значит, полагается. И всё же объясните, как…
– Вы поворачиваетесь, ставя ногу к ноге.
Старик заулыбался.
– Война жестока, – Донован смотрел на ровные зубы протеза. – А солдаты на ней убивают.
– И полицейские, – гулко заметил Грейхарт. Его улыбка стянулась.
– Я не совсем полицейский.
Россыпь гвоздей тускло отражала свет. Сбоку от верстака, на стене, висели инструменты. Пилы и ножовки, плоскогубцы, кусачки, какие-то провода, медь скрученной проволоки. Стена была тёмной от никотина, но в одном месте желтела. Вкрученные в стену скобы-крепежи предполагали то, что пустота над следом обычно бывает заполненной. Донован ткнул рукой: он раздражался на себя, понимая, что эти старики ни при чём. Кот тёрся о косяк двери – лохматая чёрная тень. След, повторяя очертания предмета, светлел фигурным слепком. Никто не прятал его.
– Простите? –