Белокурый. Грубое сватовство. Илона Якимова
Аррана – только не переумоляй его, Джорджи. Что, если он в самом деле велит Дугласам избавиться от кардинала, а те передадут его мне – ну, и что я с ним буду делать?
– Подаришь королеве на Пасху, перевязав золотой ленточкой, – осклабился Джорджи.
– Обмолвись об этом случайно, проговорись, как ты можешь, – улыбнулся Белокурый. – А после вырази сожаление, что, мол, сорвалось с языка… пусть регент вытягивает из тебя слово за слово всю историю, понимаешь?
Союз Ангуса и Босуэлла – этот слух, один только слух среди нобилей королевства поднял штормовую волну, грозившую снести все мыслимые правила приличия, рушащую все прочие, уже установившиеся союзы. Это было противоестественно, бесчестно – для Босуэлла, ибо он до того прямо заявил свою верность королеве, это было позорно – для Ангуса, ибо тем самым он простил бы гибель своих на Коугейте, не говоря об остальном, это было попранием здравого смысла для обеих сторон и, тем не менее, так оно и оказалось. Племянник епископа Брихина устроил этот союз отнюдь не прямо, а воспользовавшись теми прелестными обиняками, которые в юности в изобилии наблюдал от железного Джона. Лорд Глэмис, будучи с поручением от дяди в Холируде, с изумлением застал как-то ссору ближайших родственников – Сазерленда и Хантли, из которых первый, как более молодой и непримиримый в вопросах чести, за глаза обвинял Патрика Хепберна в том, что в глаза было известно всем – в принятии мзды от сассенахов, в уклонении от партии королевы к партии Тюдора и прочая, прочая… Хантли, выйдя из себя, повысил голос, но Глэмису не удалось услыхать, куда дальше повернула столь любопытная беседа. Увидав Лайона, Хантли с досадой оборвал разговор:
– Ты ничего не смыслишь в политике, Джон, и ты мало знаком с Босуэллом, чтоб судить о нем… столь предвзято, – и Гордоны разошлись, ворча друг на друга, как дикие лесные коты.
Джон Лайон прилежно пересказал дядьям эту сцену.
Не иначе, граф Босуэлл готовился поменять курс – возможно, будучи оскорблен приездом ко двору графа Леннокса, которого прочили в женихи королеве-матери.
Вторая ласточка прилетела к Питтендрейку с той стороны, откуда не ждали. Свои люди донесли о ссоре двух церковников, до сей поры ладивших настолько, что делили порой трапезу и во времена «Мятежного Парламента», и после него, в Эдинбурге. В исступленной ярости, подобный Марсу, бушующему под Троей, налетел хромоногий приор Пейсли на Джона Брихина на ступенях церкви Святого Катберта – и в первую же минуту разбился о волнорез спокойствия железного Джона:
– Не вы ли, Хепберн, говорили мне, что не тщеславие, но истина ставит вас на поле боя? Что вы скажете мне теперь, когда ваш драгоценный племянник заключает сделку – не противоречьте мне! – с теми, против кого мы выступали всего лишь две недели назад?!
– Бог мой, приор, я разве сторож племяннику моему?
– Что ж, по-вашему, я должен не верить своим глазам? Мне кажется вот это все?
– Весь