Мусорное счастье. Сборник рассказов. Надежда Плахута
рубаха до пят и тёмнота расступается. «Странно, не рожденье, не именины —день ангела!»
– И с… сколько тебе исполнилось?
– Семь было бы, если бы вы мою маму в больничку не отвезли! Что, вспомнили? – она поднимает глаза —два утра в проёме ночи. Нет, он не вспомнил, не было ничего, нечего вспоминать. – Возьми, папочка.
«Помоги… ииии мне, поппомоги»
Семёнов вскакивает весь в поту, летит в коридор, включает свет, весь, везде: ночники, и люстры, и закопченную лампочку в туалете. «Где чёртов сонник? Зойку, смотри ж ты, припомнила. Надо же! Но откуда знает про бывшую? О чём это он? Сон это был, кошмар, нет никакой девчонки, и не было, он же в один в квартире: ни девчонки, ни Лярвы чёртовой…, ни песни! Нет, песня была!
Лет восемь назад в той больничке бывшая жена Семёнова, Зоя, всего каких-то пару часов провела, и ничто его не заставит думать про эти часы. Жили бедно, а тут мать умерла —износили её пути. Зоя – студентка, а он…, а что он? Старше намного, работал, и что не родили? После, само собой, жена ребёночка захотела, а больше ведь бог и не дал ни ему, ни ей; потом пошли его пьянки, и покатилось, она и ушла.
Позвонить бы, спросить, как ей там, замужнем?
– Ичто ты ей скажешь? – проявляется голос.
– Скажу, —давно завязал…
– Скажи, что с тех пор как ушла, баб нормальных не встретилось на пути.
Пути расходятся. «а могла бы быть такая вот дочь лет семи» – « Стук колёс-«Чууухррр, чух-чухххр…» «Помоги мне» —требует кто-то. «Ничем не помочь, никому, особенно ему, тупик, приехали.».
Он падает на диван, проваливаясь в тряску вагонов, в развилки, в пути, в семафоры, в мирки облупленных станций. Есть женщины в русских селеньях, и в городах есть, у других, у кого-то и где-то, не здесь, не у него.
Только б найти певунью. Это важно. Кому? Для чего? В его сне девочка с цветком, и мать в жилете путейца. «Нечеловеческая музыка». – Мать грозит ему пальцем: «Не подходи к железнодорожному полотну. Это может привести…, это приведёт… Минздрав предупреждает…. Рельсы-шпалы-запоздылый, ваш поезд уже…. Чухххр-чухххр….»
Пару дней не работает лифт, и Петр Матвеевич карабкается пешком, глотает таблетки, сидит на ступеньках. Слушай-не слушай, ни звука —вымер подъезд. Ни мотива, ни голоса этой тва… Вали. Он падает на диван, и вдруг заветный мотив. «Бегу» – Пётр Матвеевич на лестнице, табличка, какое-то объявление; слова, к чёрту слова, и лифт заработал; не бритый – не важно. Это недалеко, откуда-то сверху. Кнопка вызова. Мотив приближается вместе с лифтом, он ближе, ближе.
«Попалась птичка!» – изниоткуда проявляется Лярва. – Щас встретитесь!»
Двери распахиваются – холодные металлические объятия-челюсти, и пустота, но где же лифт? Открытая шахта. Пётр Матвеич слышит, как истираемые реле тросы, (так это тросы?) поют человечьими голосами: «Помоги мне, помоги мне».
Его окликают по имени: наверху мама, и дочка с зажженной свечой, и кто ей дал спички? «В День Ангела можно!» – кивает будильник.
«Взять цветок, позвонить Зое». Мать возится со ставшей прозрачной,