Закниженная пустошь. Мария Фомальгаут
шелестит на ветру трава, залитая солнцем, как носятся высоко в небе юркие ласточки.
Я не выдерживаю, я отвечаю, что такие вещи можно посмотреть и дома, можно подумать, в Воронеже травы нет, и ласточек, а здесь уж давай города, и все такое…
Вот здесь мне и становится страшно.
Когда он говорит – надо сейчас.
Здесь я уже не выдерживаю, я спрашиваю, что дальше случится с травой, с солнцем, с ласточками – он не отвечает. До меня долетают только какие-то уклончивые обрывки мыслей, что ему нельзя говорить такие вещи.
Он…
Ловлю себя на том, что по-прежнему называю его он, хотя никакой он не он, а самый что ни на есть я.
Вечером в гостинице я ненадолго успокаиваюсь, – начинаю верить, что беда случится со мной, только со мной, какая-нибудь авария, болезнь какая-нибудь, ну мало ли какие есть болезни – тут же спохватываюсь, если бы он, то есть я, умер, он, то есть, я, уже ничего не говорил бы оттуда, из завтра. Осторожно спрашиваю его (меня), видел ли он сегодня других людей. Он не отвечает.
Что случится, спрашиваю я его, что, черт возьми, произойдет. Почему нужно – сейчас, почему нельзя потом, почему не будет никакого потом, нет, не пойду я ни на какую гору, пока не скажешь мне, черт возьми, что случилось…
Он уходит.
Молча.
Просто.
Вот так.
Я больше не слышу его голоса из ниоткуда, он больше ничего мне не подсказывает, – и от этого страшно, так же страшно, как было в тот раз, когда я впервые его услышал.
Я иду на гору. Я понимаю, что надо идти на гору, идти сейчас, потому что потом чего-то не будет, или меня, или горы, или всех нас вместе, или…
Охота зайца
Эйкин Драм прицеливается, выискивает среди холмов неуловимого зайца – нет, нигде не мелькнет заяц, затаился заяц, как будто и нет его, но Эйкин чувствует – он здесь, он рядом, подкарауливает, выслеживает, смеется над Эйкиным, – ну ничего, у-у-ух, Эйкин Драм его подстрелит…
Эйкин Драм спускается с холма, оглядывает серую пустыню – что-то мелькает на горизонте, заяц ли, не-ет, не заяц, тут другое что-то, да что другое, заяц и есть, то тут, то там, мелькает, прыгает на границе света и тени.
Чер-р-рт…
Эйкин Драм вскидывает ружье, целится, стреляет – в пустоту.
Промазал.
Промазал, черт побери, промазал.
Снова мелькает заяц где-то там, там.
Эйкин Драм сжимает зубы.
Ничего, он доберется до зайца… доберется… обязательно…
Заяц прицеливается, выискивает среди холмов неуловимого Эйкина Драма – нет, нигде не мелькнет Драм, затаился Драм, как будто и нет его, но заяц чувствует – он здесь, он рядом, подкарауливает, выслеживает, смеется над зайцем, – ну ничего, у-у-ух, заяц его подстрелит…
Заяц спускается с холма, оглядывает серую пустыню – что-то мелькает на горизонте, Эйкин ли, не-ет, не Эйкин, тут другое что-то, да что другое, Эйкин и есть, то тут, то там, мелькает, прыгает на границе света и тени.
Чер-р-рт…
Заяц