Собрание сочинений. Том 6. Евгений Евтушенко
ее плен.
Вы помогите Жизни,
будто бы девочке Герде,
расталкивающей холод
яблоками колен.
Деревьино спасибо
Шел зимний дождь.
Потом ударил холод.
Пригнул деревья
лед на их ветвях,
и яблони в саду
стонали хором
и скрежетали кронами впотьмах.
Деревья в одиночку гибли,
купно,
бессмысленно,
но, стоя на своем,
как вольнодумцы,
в ледяные куклы
Бироном обращенные живьем.
Я бросился к деревьям —
слабым самым,
и к тем,
что были временно слабы,
руками разрывал
их синий саван
и тряс, как сумасшедший,
их стволы.
За ворот лезла крошка ледяная.
Я задыхался в снеговой пыли,
но ветви ото льда отъединяя,
деревья распрямлялись, как могли.
Ну а весной весна меня впустила
в зеленый сад, все ветви отворя.
Вся в сотнях белых крошечных «спасибо»
мне ветка яблони сказала:
«Я твоя…»
Каков же человек —
о Пушкин! о Радищев! —
когда собьешь с него налипший лед
и распрямишь,
а он, освободившись,
тебя
наотмашь
веткою хлестнет?!
Прохожий
Эта ночь, этот пригород в мае
охмурили меня, дурака,
к небу яблони поднимая,
словно перистые облака.
Пахнет воздух сиренью, мазутом,
самоварами и лебедой.
Человеческим пахнет уютом,
человеческой пахнет бедой.
Мимо трех пастернаковских сосен,
то правее тропы, то левей,
я иду, потому что так создан, —
в направленье дыханья людей.
Ночь качает внутри электричек
пролетающую зарю.
У меня не останется спичек —
у кого-нибудь я прикурю.
Словно запахи после зимовки
на полярном дрейфующем льду,
запах «Примы» и чьей-то спецовки
оглушают меня на ходу.
Я прикуриваю. Головка
отсырела у спички. Пустяк.
Пересаживается неловко
на мою сигарету светляк.
И состукиваются суставы
наших