Самшитовый лес. Михаил Леонидович Анчаров
вы, путаник, – сказал Ржановский. – Болтаете о творчестве, а сами потеряли проницательность, спорите с тупицами, с Митей спорите.
– А вдруг поэзия – это способ мышления будущего человечества? А лирика – это предчувствие такого будущего. Поэтому так часто она печальна, кстати… – сказал Памфилий.
– Дальше! – сказал Ржановский.
– Ух ты! – сказала Анюта.
– Или вы не верите в биологическую эволюцию? – спросил Памфилий. – И поэты тоскуют, сами не зная почему, и, когда поют, готовят этот качественный скачок, вызывают его! Не допускаете ли вы, что иногда происходит такое?
– Ух ты! – сказала Анюта.
Ржановский повеселел.
– Молчи, мартышка, – сказал он Анюте. – Ну что ж… это известным образом будоражит воображение. Люблю завиральные идеи. Становится трюизмом говорить, что теория верная, если она достаточно безумная… Если принять эту версию то поэзия – это способ глубинной раскачки организма для подготовки возможности мутационных изменений в его потомках. Я не могу исключить такой возможности.
Ржановский встал.
– Ну что ж, – сказал он. – Меня лично устраивает, что в этой концепции роль науки не понижается, а повышается. Но это дело будущего.
– А живопись – дело настоящего, – сказал Костя да Винчи. – Только с чем ее кушают, понятия не имею. Это я вам говорю как профессионал.
И тут он предложил Ржановскому коньяку и банан. Но Ржановский отказался. Ибо он был хозяином своих больших лет, и больших задач, и больших забот.
Я подошел к столу.
– Ну, начнем, – сказал Костя, разливая коньяк. – Ржановский велел тебе напиться.
– Не хочу, – сказал я. – К дьяволу!
– Катя не любит пьющих, – сказал Памфилий.
– Ага.
– Мы догадываемся. Ешь бананы, вегетарьянец, – говорит Памфилий.
Он лущит банан и делает из него пальму.
Я беру банан.
– Дать тебе галстук? – спрашивает Костя. – Покажи своей школе, что ты уже большой.
– Отстань.
Я вешаю на мольберт банановую шкуру.
– Выпей рюмку, чудак, – говорит Костя. – «Арарат». На Ржановского разорились.
– Слушай, отпустим его, – говорит Памфилий. – Человек в школу опаздывает. Катя ему тройку по поведению выведет.
– Пойду, ребята, – говорю я. – Не сердитесь.
Ночь.
Я мчался и бормотал: «Случайность есть проявление и дополнение необходимости… Случайность есть проявление и дополнение необходимости».
Прибежал на старое место, а ее нет, конечно.
Пошел позвонить по автомату, а ее нет.
«Случайность – проявление и дополнение необходимости».
И еще целый каскад случайностей, которые все дальше и дальше уводили меня от Кати. Я становился фаталистом. Я уже не говорил «необходимость», а бормотал знакомое с детства бабье словечко – судьба. И когда я случайно вернулся во двор на Благушу, я увидел ее на скамейке у гаражей – там, где