Апрель в Белграде. Алена Викторовна Остроухова
вас столкнули вниз. А за спиной, смех, смех… низкий смех Камиллы, раздающийся эхом у Алены в голове. Пока ты летишь, у тебя есть время подумать – почему. У Алены не было времени думать. Она быстро отыскала темно-коричневые волосы и впилась в них взглядом, представляя, как хватает их, наматывает на руку, и…
– Она сказала, что хор скучный.
Травкин не даст ей жить. Ей немного плохо (много). Глаза Лариной широко раскрыты, словно ими она пыталась придушить Камиллу, но ничего не получалось, потому что ее глаза не злые, а дико напуганные. Она по инерции переводит взгляд на Травкина, но ей словно дают еще один подзатыльник, и она возвращает взгляд к ногтям. Его красивый профиль не для нее. Остается надеяться, что учитель не воспримет информацию слишком близко к сердцу. Дмитрий Владимирович присматривается к Камилле, пока та пожимает плечами мол «так и было, я тут не при чем». Остальные начинают гудеть, как на стычке чернокожих в бедных районах Америки. Мария и Милена по бокам подруги не шевелились. Лицо Лариной заливается краской, и она быстро дышит, готовая в любую секунду рвануть в коридор. Нет, конечно не рванет. Глупости. Травкин находит ее лицо через несколько секунд, заставляя уголки ее губ дернуться в нервной улыбке. Он поднимает брови, не может не улыбнуться, и слегка открывает рот. Пока она летит вниз, у Алены есть время задуматься, почему он все еще помнит ее имя и помнит ее саму.
– Скучный? – как вопрос не звучит. Скорее, как попытка спародировать Ларину; попытка воссоздать когда-то сказанное ею, но она так не говорила. Сказала что-то похожее… блять, зачем она вообще это тогда сказала? Как он вообще мог пародировать, если не знал ее голоса? А она знала его. Его голос не низкий. Он никогда не был низким. Он даже выше, чем у большинства мужчин. И он прямой, гладкий, гипнотизирующий; его голос хочется слушать, но не сейчас, ладно? Ей даже нельзя закрыть глаза и осознать. Приходится смотреть на него, ведь она культурная. И он тоже дохера культурный. В любой другой ситуации он бы сказал: «У каждого свое мнение, и это нормально», но нет, нет. Это же его хор, его работа.
Ответа ждут от Алены Лариной. Она не умеет врать. Не хочет врать. Реквием на фоне продолжает создавать драматическую атмосферу.
– Ну, песни, – начинает она, сглатывая и улыбаясь туда-сюда по сторонам. Травкин внимательно слушал ее, и она могла увидеть нотки сарказма в его взгляде, но больше всего – недовольство и готовность прибить ее к стене. Фигурально, она надеется, – песни мне кажутся скучными, – она делает акцент на «мне», ведь каждый имеет право на свое мнение, так? Так? Он же сам говорил.
Она вызывает еще большее гудение в классе. Сначала было «о-о-о», но сейчас крики превратились в низкое «у-у-у». Травкин никогда не останавливает подобные реакции. У него на уроках свобода слова, так почему же он докопался? Он должен переспросить: «песни скучные?», но он не спрашивает. Молчит, незаметно улыбаясь и не сводя взгляда с Алены. Этот тот самый его ужасный взгляд, под которым хочется съехать под стол. Самый обычный, понимаете? Не суженные глаза, голова без