Апрель в Белграде. Алена Викторовна Остроухова

      Он небрежно ударяет по клавишам, и раздается продолжительный писк. Губы прикусывает и сжимает; смотрит вперед, наверно, в ожидании, когда утихнет последнее эхо. В зале? Или в ее голове? Потому что Алена могла поклясться, что будет слышать этот отвратительный звук пианино в своих кошмарах.

      – Миш, иди сюда, – взглядом Травкин подзывает парня за гитарой к себе. Слишком торопливо, слишком непонятно тихим голосом для Алены, так, что она больно сглатывает, ощущая слабость в руках и гудение в затылке. Миша оставляет гитару на хоровом станке и быстрым шагом осиливает пять метров за пять секунд, так как сам Травкин сказал слова быстро и задал темп. Сам Дмитрий Владимирович встает рядом и складывает руки на груди, одной рукой все же касаясь подбородка. – Давай «La Bella Rosa».

      Тот садится на его место и кивает, как оловянный солдатик поднеся расслабленные пальцы к клавишам и оставив их в сантиметре.

      – Что это? – не сдерживается Алена, будто он вот-вот убьет ее. Он должен дать ей хорошую причину не плакать.

      – Ла-ла-ла, только La Bella Rosa, – он смотрит на парня, будто он тут важная фигура, а не какая-то девчонка. Будто они тут вместе тестируют новое поющее изобретение. – Пой.

      М, чудненько, твою мать. Если хотели меня убить, могли бы так и сказать. Могли бы проехаться по мне уже своим ледяным комбайном. Где Вы его спрятали?

      Пианино звучит так же даже без Травкина. Теперь он стоит, а Алена так же поет.

      Он не модельного телосложения и никогда не был. У него не двухметровый рост, но на метр восемьдесят пять сойдет. Достаточно высокий для Алены: встав она рядом, она бы уткнулась ему в шею.

      Его пальцы все еще скользили в раздумьях по его губам. Он осматривал ее всю, как на показе мод: смотрел на плечи, живот, лицо, пальцы, которые то и дело сгибались в кулаки и разгибались. Ее ладони холодные, и они вспотели, если ему интересно. А ему интересно. У него прям на лбу написано: «мне интересно, пой». Но это был холодный и отчужденный интерес. Это был их немой разговор и даже не взглядами, ведь они не встретились ими. Как хорошо, что не встретились. Это был его разговор с собой, ведь он не смотрел ей в глаза. Это была, возможно, его собственная тишина с собой, потому что по его лицу невозможно понять, кто он такой и что он от тебя хочет.

      У Алены сейчас лоб от напряжения отвалится. Даже не от пения. Как ни странно, петь ей было не тяжело: ей было тяжело стоять перед ним и ощущать… его молчаливое, ничем не объяснимое любопытство.

      Ей сложно держать его взгляд на себе. Она не привыкла.

      Он не учил такому.

      Пожалуйста, заткнитесь.

      Бросив короткий, пустой взгляд на него и, слава Богу, он смотрел на ее плечи, Алена смогла подумать только: «Бля, какой красивый» и вернуть взгляд к стенам. Может, он раздевал ее у себя голове? Нет. Это твоя идиотская фантазия. Может, осанка и поза были важны в пении? Скорее всего. Но почему-то она чувствовала себя голой.

      И ей было очень, очень жарко.

      Ей нужно было подышать воздухом. В этом зале его не было. И, пожалуйста,